Тело угрозы
Шрифт:
Место это было им найдено еще позавчера, когда он получил задание. Отыскано и оборудовано. Объект должен был проехать именно здесь. Если по какой-то причине он тут не появится – мало ли? – за это человек отвечать не будет: не его забота. Он должен был лишь сделать так, чтобы пассажир машины, добравшись сюда, не уехал дальше. Человек не сомневался в том, что выполнит все наилучшим образом. Весь его немалый опыт говорил за это. Так что сейчас он позволил себе думать не о деле, а о возвращении домой; билет на самолет был у него в кармане, но сейчас он стал размышлять о том, что не худо было бы и задержаться здесь хотя бы на недельку: погода – благодать, а дома сейчас промозгло и уныло. «Унылая пора, очей очарованье…» – вдруг ни с
Теперь он выигрывал деньги, и порой очень приличные. Как вот и на этот раз. Поскольку дело было, видимо, весьма деликатным – иначе обошлись бы местными силами и не стали бы привозить его из-за моря. Здесь тоже хватало людей, умеющих попадать в цель, – дело скорее всего было в том, что он приехал и уедет, и не останется тут ни единого источника информации, который можно было бы как-то связать с предстоящим происшествием, задержать и колоть. Хотя его-то расколоть было бы трудненько; это знали все, кому следовало, и потому он и оставался в живых до сих пор – и надеялся оставаться еще долго. Пока не устанет жить.
Солнце изрядно грело даже и сквозь нависавшие низко над ним ветки кустов. Он снова взглянул на часы. Глухое место, однако. За два дня он лишь однажды встретил здесь пешехода, дважды проезжали велосипедисты, да и машин было мало сейчас – за то время, что он лежал тут, готовый к работе, проехало лишь две машины, обе в противоположном направлении: на запад.
Они его не интересовали. А когда он еще только начал устраиваться, в том же направлении проследовала еще одна машина, вернее – самая первая: длинный черный «линкольн». Тогда он, замерев, внимательно проводил ее взглядом, зная, что именно с этой машиной ему и придется работать; ее показали ему еще в день его приезда, и теперь, наверное, он опознал бы ее и в поздних сумерках, а при такой прекрасной видимости, какая была сейчас, ее не спутало бы с другими и малое дитя.
Наконец время подошло. Человек проверил на всякий случай, насколько устойчиво лежит винтовка на позиции, немного поерзал по траве, убеждаясь, что никакая мелочь ему не помешает в решающий миг – никакой, скажем, сучок, до времени затаившийся под боком. Все было в наилучшем порядке. Стрелок изготовился к работе, чтобы потом не тратить на это времени: счет пойдет на считанные секунды, не более трех, ну от силы – учитывая, что на повороте водитель скорее всего сбавит скорость, – не более пяти. Теперь для того, чтобы перейти к делу, достаточно было сделать одно движение: опустить голову к прицелу, поверх которого он сейчас глядел.
И машина показалась. Но не та, которой он дожидался. Опять ехавшая на запад. Стрелок нахмурился. Она была не ко времени. И к тому же то была полицейская машина – с маяком поперек крыши и с надписью на дверце; надпись свидетельствовала о том, что машина эта принадлежала дорожной полиции. Некстати, очень даже некстати. Поскорее бы она очистила дорогу.
А полицейская машина, похоже, меньше всего собиралась исполнить это безмолвное желание стрелка. Она все замедляла скорость и остановилась, самую малость не доехав до места, где оказалась бы прямо напротив стрелка. Он выругался яростным шепотом, чтобы снять возникшее волнение. Полиция тут была ну совершенно некстати. Ее присутствие сразу же переводило предстоящее дело в категорию сложных и трудновыполнимых.
Оставались, как стрелок интуитивно чувствовал, секунды до появления объекта. И надо было сейчас мгновенно решить главный вопрос: работать – или, не рискуя излишне, отказаться от замысла? Одно дело – когда вокруг ни души, и совсем другое – если на дороге перед тобой стоят полицейские, естественно – вооруженные и готовые к действиям.
Стрелок не впервые посещал эту страну и достаточно хорошо ориентировался в ее нравах и обычаях. Обоих можно было бы сразу уложить – сразу после того, как будет произведен главный выстрел, и они еще не успеют сообразить, что произошло и откуда стреляли. Можно, конечно. Но одно дело – когда на дороге убивают какого-то иностранца, и совсем другое – когда жертвами оказываются полицейские: этого здесь не прощают, все становятся на уши и роют землю носом, пока не найдут виновного. И тогда слинять и соединиться с другими инспекторами будет вовсе не так просто, как предполагалось до сих пор.
Вся логика плюс инстинкт самосохранения – все говорило стрелку, что задание перешло в категорию невыполнимых – если только он не пожелает пасть смертью героя. Он не хотел. В конце концов, работой занимаешься ведь чтобы жить, а вовсе не умирать. Сейчас еще можно тихо, незаметно исчезнуть отсюда – сперва ползком, потом разобрать винтовку, оставить ее в условленном месте, откуда ее вечером должны будут забрать, и спокойно уходить: я не я – и лошадь не моя. И все.
Однако его гордость, гордость профессионала, протестовала против такого решения. Потому что его репутация основывалась, кроме всего прочего – а может быть, и в первую очередь, – на всеобщем убеждении в том, что для него невыполнимых дел не существовало. И если эта репутация хоть немного пошатнется – это будет началом его заката. Хотя бы потому, что после этого он сам потеряет уверенность в себе. Как бы он ни стал потом оправдывать свое отступление – сам он будет прекрасно знать, что просто дрогнул. Испугался. Что он на самом деле вовсе не таков, каким сам себя представлял, и эта его уверенность каким-то образом передавалась всем, кто имел с ним дело. Сейчас стрелок, похоже, находился на пике славы. И ему очень, очень не хотелось начинать спуск. Спуск, кстати, нередко бывает намного опаснее восхождения.
Нет. Он не станет уползать. Он сделает то, что должен. И выпутается. Разве не приходилось ему выпутываться из ситуаций, и посложнее этой? Но, пожалуй, в намеченные действия придется внести некоторые изменения – с учетом обстановки.
Стрелок внес их. И когда долгожданный лимузин выплыл наконец из-за поворота, лежавший в кустах позволил машине миновать тот рубеж, на котором прежде собирался остановить его; позволил – потому что тот из дорожных полицейских, что вылез из машины и стоял на дороге, сделал жест, предлагавший лимузину остановиться.
Похоже, что ехавшие в машине приняли решение не сразу. Находясь метрах в пятидесяти от патруля, лимузин сначала замедлил скорость, но тут же, словно устыдившись собственной нерешительности, увеличил ее, показывая тем самым, что не намерен выполнять распоряжение полицейского. Наверное, это произошло потому, что возникло сомнение, относится ли сигнал именно к ним: в вираж вошла и другая машина, только что показавшаяся из-за того же поворота, ехавшая в том же направлении; видимо, сидевшие в лимузине успели заметить ее еще раньше и потому знали, что она сейчас появится тут и можно будет сделать вид, что остановить хотят именно ее, а не их. И водитель нажал на газ.
И тут одновременно произошли два события. Первым было то, что оставшийся в полицейской машине офицер объявил через усилитель:
– Водитель «линкольна», немедленно остановитесь!
И второе: одновременно с этой командой стрелок нажал на спусковой крючок, зная, что не промахнется.
Он не промахнулся, и пуля, направленная в левый передний баллон лимузина, исправно пробила резину. Выстрел никем не был услышан потому, что голос патрульного был, как уже сказано, усилен до предела, выстрел же благодаря глушителю прозвучал совсем тихо. Так что со стороны все выглядело так, как если бы произошел прокол шины – в самое время.