Телохранитель моего мужа
Шрифт:
— За что? — спрашиваю, понимая, почему он просит прощения.
— За подозрения, — вздыхает он.
— Я должна была объяснить, но забыла. Я никогда это хранилище информации за телефон не считала. То есть давно не считаю.
Он сам ведёт меня в аптеку и покупает всё необходимое. В метро я захожу в туалет, чтобы умыться и привести себя в порядок. В зеркало стараюсь не смотреть. Вид у меня тот ещё, и без того понятно. Слишком маленькая, бледная и напуганная.
На какие-то жалкие часы я обретаю хоть какую-то уверенность, которая разлетается в дым буквально за несколько
Пока мы добираемся домой, у Артёма трижды звонит телефон. Один раз — не понятно кто, второй — звонок от сестры. Он слушает её сосредоточенно. Я вижу, как сходятся в одну линию его брови. Артём бросает на меня быстрый взгляд. Этого достаточно, чтобы понять: речь либо обо мне, либо о Ляле.
— Что там? — вцепляюсь я в его руку, как только он отключается.
— Всё хорошо, Рин. Ляле назначили лечение. Доктор сказал, что она молодец. Мари договорилась о консультации с пластическим хирургом. Пусть посмотрит, оценит… ущерб. А дальше будем думать. Кстати, ей понравились вещи и баночки со скляночками. Она их трогает.
Мне нестерпимо захотелось увидеть это своими глазами. Артём ловит, наверное, мои мысли.
— Если всё хорошо, мы поедем в клинику завтра. Потерпи. Не всё сразу. Надо дать ей возможность адаптироваться на новом месте. Стресс в хорошем смысле слова, например, смена обстановки, тоже иногда неплохо воздействует. Может наметиться прогресс.
— Если она действительно больна, — передёргиваю я плечами. — Я нередко думаю, что она просто ушла в себя и не хочет общаться, разговаривать, жить. Самый лёгкий способ не чувствовать боль — убежать от реальности.
Может быть, и так, — бросает он на меня странный взгляд, и мне ещё больше хочется попасть назад, в клинику, чтобы убедиться: с Лялей всё в порядке, ничего не случилось.
— Дай мне слово, — цепляюсь я за Артёма умоляюще, — что обязательно скажешь мне, вдруг что-то пойдёт не так… или не знаю…
Мне сложно выразить чувства словами, но он меня понимает. Взгляд его смягчается. Он гладит мои побелевшие пальцы.
— Обещаю. Пока что нет причин волноваться, правда.
Это не успокаивает меня до конца, но позволяет дышать. На какой-то миг мне показалось, что он что-то от меня скрывает.
Последний звонок ловит его почти на подходе к дому.
— Да, мама, — я не чувствую тепла в голосе Артёма, но отвечает он спокойно. — Да, я приеду. Нам поговорить нужно. Нет, у меня всё хорошо. Ты следишь за мной? Не стоит. Да, я всё объясню. Не волнуйся.
Он как волны спокойного моря — убаюкивает, притупляет бдительность. Всего несколько фраз, но их хватает, чтобы женщина на том конце эфира если не успокоилась, то перестала разговаривать на повышенных тонах. Я не слышала их разговора, но слышала взволнованный, немного резкий тон. Уловила темп речи. Он был далеко не благодушным.
— Мне нужно уйти, — говорит Артём, заключая моё лицо в ладони. — Помнишь, мы говорили об этом?
Он и меня гипнотизирует. Я киваю. Да, помню. Он сказал, что запрёт меня, а сам пойдёт по делам. Уже вечер. И мне страшно. Но я должна его отпустить. Я не могу постоянно за него цепляться, как за соломинку.
— Я недолго. Ты ляг, отдохни. Или приготовь ужин. Или посмотри телевизор.
Я снова киваю, как марионетка.
— Не беспокойся, — пытаюсь улыбнуться, — я в состоянии побыть несколько часов одна. Иди, куда нужно.
Он вздыхает. Прижимает меня к себе рывком. Целует куда-то в висок и стоит, замерев, несколько секунд.
Что-то неуловимо изменилось между нами, и я пока не знаю, хорошо это или плохо. Артём как будто стал немного дальше от меня. Но, может, это и к лучшему.
— Не скучай, — его дыхание шевелит мои волосы, — я постараюсь быстро.
Он отрывается, идёт к входной двери. На пороге оборачивается, смотрит долгим взглядом. И меня вдруг накрывает: сейчас закроется за ним дверь, он провернёт ключ в замке и уйдёт. А я останусь, отрезанная от мира и людей. И если вдруг с ним что-то случится, если он вдруг не вернётся, я останусь здесь, за запорами, без телефона и денег. Без всего.
Хочется кинуться за ним, упросить, умолять взять с собой. Но я стою и смотрю, как Артём уходит. Слушаю, как гремит, поворачиваясь, ключ, и закрываю глаза. Дверь массивная и крепкая. Она скрадывает звуки. Я не слышу его шагов, но знаю: Артёма здесь больше нет. Есть я наедине со своими комплексами и страхами.
34. Артём
Вначале я рванул в клинику. Мама подождёт. Часом больше, часом меньше — уже нет никакой разницы. Она прознала про Мари и бесится. Ничего, я нашёл ей занятие. Пусть поработает, проветрит мозги, займётся делом. Тогда мы избавимся от её удушливого внимания, желания везде успеть и присутствовать. В конце концов, у каждого из нас своя жизнь. У неё должна быть своя, а не наша. Настала пора шоковой терапии.
— Видишь? — кивает Мари на две неподвижные фигуры на кровати. — Они так лежат уже несколько часов. Доктор сказал не трогать, не тревожить. Ему не повредит, а ей, возможно, поможет.
Кажется, я потерялся. Впал в какое-то заторможенное состояние. На больничной кровати всё так же лежит наш дед. А рядом — Ляля. В неудобной непонятной позе. Она умудряется деда худыми руками обнимать и лежать в позе эмбриона. Почти. Тело изогнуто в позе, которую трудно воспроизвести. Возможно, это из-за худобы. А может, она гибкая очень. Не понять.
Непонятным образом это меня торкает. Дёргает так, что трудно дышать. А ещё хочется взять в руки фотоаппарат и запечатлеть. Но я могу этого и не делать. Я потом лучше нарисую их. Карандашом. Сто лет не рисовал, а сейчас хочу.
— Ты ничего Кате не сказал?
Я не сразу соображаю, кто такая Катя. Рина. Только так теперь её воспринимаю. Всё остальное выпало из памяти. Кажется чужим и не подходящим для неё. Хотя я понимаю, что Рина и Катя — одно и то же.
— Нет. Не стал тревожить раньше времени. Да и зачем? Ничего плохого не случилось. Ты правильно сказала: деду её соседство не помешает. Лишь бы девушке хуже не стало. Для меня сейчас только это важно. Рина очень переживает за сестру.