Темное торжество
Шрифт:
Он обводит взглядом собравшихся у огня. Очень многие среди них в той или иной степени искалечены работой возле угольных ям.
— Расскажите мне о Темной Матроне, — тихо прошу я. Пускай у них в голове покрепче уляжется услышанное от Чудища. — Я так мало знаю о Ней…
Эрван фыркает:
— Это потому, что Церковь не приемлет Ее.
— Говорят, — подхватывает Малина, — когда у святой Матроны и девяти Ее собратьев недостает сил подсобить тебе в час нужды, можно обратиться к Темной, или Тайной, Матери. Ибо Она исполнена ярости и любви и особо благоволит падшим, увечным и раненым,
Малина поглаживает желудь, который носит на шее.
— Мрачнейшие часы ночи перед самым рассветом — вот время Ее. Мгновение, когда утрачивается последний проблеск надежды… а ты дерзаешь надеяться, несмотря ни на что. Вот слава Темной Матроны! Ибо это Она даровала нам уголь. Некогда, будучи простыми жителями леса, мы не уследили за огнем, и вся чаща заполыхала. Много дней длился страшный пожар, пока не сгорели все кусты и деревья и даже вся трава до последнего стебелька. Остались только пыль да зола… Так нам вначале казалось. Но среди золы нашлись куски древесины, которые сгорели не до конца; они сохранили жар пламени. То был древесный уголь — Ее дар, обеспечивший нам новую жизнь!
Малина отрывает взгляд от огня, наши глаза снова встречаются.
— Вот поэтому мы до сих пор чтим Ее. Ту, что позаботилась о нас в час беды и на пепелище подарила надежду.
Воцаряется тишина. Только слышно, как трещат поленья в костровой яме. Не знаю уж почему, но меня не оставляет равнодушной мысль, что жизнь и надежда способны возникнуть среди тьмы и гниения. Прежде я о таком даже не помышляла.
И я вдруг спрашиваю:
— А что, если это еще один шанс, который Она дарует вам?
Малина изумленно моргает.
— Вы ведь вконец потеряли надежду добиться от других людей уважения и приязни. Но кто-то же привел нас сюда, чтобы мы предложили вам попытаться?
Чудище наклоняется вперед:
— На священников мы не можем повлиять, но вот людские суждения — совсем другое дело. А это сила, с которой приходится считаться даже Церкви. И я спрашиваю: вы с нами?
Взгляды скрещиваются над огнем. Чудище смотрит с вызовом, но по-доброму. Эрван полон сомнений и невысказанных вопросов. Прежде чем один или другой успевает заговорить снова, подает голос Малина:
— А давайте посоветуемся с Братом Дубом!
Угольщики вполголоса выражают согласие. Потом, разогнув скрипучие колени, поднимается и выходит к огню глубокий старик. Дрожащие узловатые пальцы развязывают поясной кошель, извлекая неправильной формы комок. Сперва я принимаю этот ком за большой темный гриб, а когда на него падает свет пламени, я вижу, что это дубовый нарост.
Старец бережно кладет его на камень возле огня и вытаскивает из-за пояса маленький топорик. Закрыв глаза, он проносит топорик над огнем, шепча молитву на каком-то древнем, совершенно непонятном мне языке. Угольщики бормочут, повторяя за ним каждое слово. Завершив молитву,
И я с удивлением вижу белого червячка, копошащегося в обломках. Еще мгновение, и существо, принятое мною за червячка, расправляет крылышки и улетает.
Старец озирает круг обращенных к нему лиц.
— Темная Мать, — возвещает он, — велит нам сражаться.
Вот так все и решилось.
Мы уезжаем с первыми лучами рассвета. Нас сопровождает небольшой отряд угольщиков. Так уж совпало, что они как раз подготовили груз древесного угля для кузнецов Ренна. Я поменялась одеждой с одной из их женщин. Чудище сидит на задке телеги, изображая деревенского дурня. Что до Янника, то он и так выглядит среди угольщиков как родной.
Вот уж где нас даже д'Альбрэ, с его вечной подозрительностью, не станет искать!
ГЛАВА 23
Хоть Чудище прежде и клялся, что езда в телеге превратит его в отбивную, он преспокойно добрался до самого Ренна на задах одной из трех угольщицких повозок. За это время мимо нас дважды проезжали люди д'Альбрэ, но едва удостаивали углежогов взглядом, а о том, чтобы обыскивать, и речи не шло.
Самое же главное — к тому моменту, когда впереди показались городские стены, рыцарю в самом деле стало лучше. То ли отдых повлиял так благотворно, то ли травы, подаренные Малиной, — кто знает?
Когда мы подъезжаем к воротам, колокола собора созывают прихожан к вечерней молитве. Не то чтобы я помнила в лицо всех до единого людей д'Альбрэ, но все равно сверлю взглядом и стражников при воротах, и каждого человека в толпе. Я не обращаю внимания ни на разболтанную походку горожанина, ни на четкий, уверенный шаг воина — это мелочи, а нужно смотреть глубже. Если я могу надеть чужую личину, то и другой на это способен.
Я все еще не верю, что нам удалось совершить невозможное. Подумать только — мы сбежали из замка д'Альбрэ и сорвали все попытки пленить нас!
Чудище наотрез отказывается въехать в город на телеге угольщика, и мы останавливаемся, чтобы он мог, как положено рыцарю, сесть в боевое седло. «Скорей! Скорей! Скорей!» — жужжит осиный рой в моей голове, а между лопатками начинается невыносимый зуд. Усилиями четырех кряхтящих мужчин исполин наконец водворяется на коня. Недолго осталось, говорю я себе. Очень, очень скоро я сложу с себя ответственность за него. Пускай этим пентюхом занимается кто-нибудь другой, у кого это получится лучше!
Почему-то эта мысль больше не греет меня.
Возле самых ворот мое беспокойство достигает предела. Мы все с головы до ног черны от угольной пыли, она делает нас неузнаваемыми, но что может скрыть рост и гордую осанку Чудища?
— Ссутулься хоть немножко, — безнадежно советую я.
Он с насмешкой глядит на меня, но, как ни странно, решает уважить просьбу и старательно горбится в седле. Потом спрашивает:
— Зачем?
Я отвечаю:
— Такого, как ты, поди спрячь. А чем позже станет известно о твоем прибытии, тем и лучше. Хорошо бы д'Альбрэ и его прихвостни подольше не догадывались о том, что ты уже в Ренне.