Темный ангел

Боумен Салли

Когда все кончалось, он помогал ей одеться. Он всегда был очень добр и мягок с ней. Он мог поцеловать ее или преподнести какой-нибудь маленький подарок. Однажды он подарил ей колечко с голубым камешком; в другой раз он показал ей ящик в углу комнаты, где под одеяльцем сладко спал маленький трехцветный щенок спаниеля. Получив подарок, она оставляла комнату. Ей приходилось быть очень осторожной, чтобы ее никто не увидел, и в течение долгого времени она никому не попадалась на глаза. Наконец, в один из дней этого долгого жаркого лета, когда уже была объявлена война и Мальчик был на побывке, она все же попалась.

Стояло воскресное утро, и, когда она выбралась

на площадку лестницы, Окленд поднимался наверх.

Он остановился. Посмотрел на нее. Констанца знала, что он видит ее насквозь. Он не сказал ей ни слова, а вошел прямо в комнату Мальчика, и, застыв в дальнем конце площадки, она услышала гневные голоса. Что-то произошло: никто ей ничего не объяснил, но посещения комнаты Мальчика прекратились. Не стало больше ни фотографирования, ни игр в прятки или в «пещерку».

Окленд спас ее, и Констанца испытывала к нему благодарность; к тому времени она была уже не ребенком и понимала всю опасность таких игр. Она не пыталась осуждать Мальчика – как ей казалось, он действительно любил ее, – но в то же время он грешил, и порой она думала, что Окленд накажет его.

Это было ее тайной, сказала Констанца, стоя спиной к своему мужу и теребя в руках яркий шарф. Тайной, которой она стыдилась, которая порочила ее.

– Понимаешь? – сказала она. – Вот что со мной делали. Я никогда не смогу этого забыть. Словно вокруг меня нет воздуха, пустота. Я не могу быть, как другие женщины. Мальчик запирал меня в своем шкафу, и я задыхалась там, у меня не оставалось воздуха, чтобы дышать. Это убивало Мальчика, и он убивал меня. Даже сейчас. И ты единственный, кто может освободить меня.

У Констанцы появились слезы при этих словах: одна из ее неожиданных вспышек бурных эмоций. Она закрыла лицо руками.

Штерн, который, храня молчание, все это время сидел, поднялся на ноги. Он не сразу подошел к своей жене, а стал расхаживать по комнате. Когда Констанца посмотрела на него, то увидела, что его лицо бледно от гнева.

– Ему повезло, что он покончил с собой, – сказал Штерн. – Промахнись он, я бы завершил за него эту работу.

Констанца ни на секунду не усомнилась в справедливости слов своего мужа. В его голосе не было возбуждения; он говорил холодно и убежденно. Как и в Шотландии, она уловила в муже способность и готовность переступить через черту. Как и раньше, это восхитило ее: Констанца всегда испытывала тягу к тем, чьи безудержные эмоции позволяли переступать границы так называемого цивилизованного поведения. Особенно она любила такие качества теперь, когда вступила на почву, опасную своей непредсказуемостью, и, может, именно потому, что знала: граница пересечена ее стараниями. Штерн – мститель за нее был куда более опасен, чем любой выдуманный персонаж в романе или пьесе. Он тем более жаждал удовлетворения, что драма происходила в реальной жизни и так сказалась на ее существовании. Слезы ее высохли. Она поежилась. Штерн, который стоял спиной к ней, повернулся.

– Мальчик дал мне слово. В тот день в клубе. Он сказал, что никогда не притрагивался к тебе.

– А чего иного ты ждал от него?! – вскричала Констанца. – Вряд ли он хотел признаваться в этом – и уж меньше всего тебе.

– Я имею в виду выражение, с которым он говорил. И мне казалось, что я его понял…

– Вот и верь ему! – Констанца снова разразилась слезами. – Мужчины всегда так ведут себя. Они скорее поверят слову другого мужчины, чем женщины.

– Нет. Нет. Это не так. Констанца, не плачь. Конечно, я не сомневаюсь в твоих словах. Никто не может рассказать нечто

подобное, если только… Иди сюда. – Штерн заключил ее в свои объятия. Он притянул ее к груди, прижал к сердцу. Он начал гладить ей волосы. Он поцеловал ее в лоб. – Констанца, – зашептал он совсем другим голосом, тихим и мягким, – я бы хотел, чтобы ты мне раньше все рассказала. Я бы вел себя совсем по-другому. Теперь я проклинаю себя. Знай, я мог бы… Констанца, когда все это началось?

– В ту ночь, когда умер мой отец… – Констанца прильнула к мужу.

Он перестал гладить ее по голове. Констанца обхватила его руками и прижалась к нему.

– … что вызывает у меня особое чувство вины – понимаешь? Мой отец умирал, а я даже не знала об этом. Я была в другом месте. С Мальчиком. Всю ночь я провела с ним. С того момента, когда уходила комета, и до пяти утра. Я сидела с ним в его комнате, и мы разговаривали. Тогда больше ничего не было, мы только говорили. Но в эту ночь все и началось. Об этом я рассказала Стини сегодня вечером. Больше ни о чем – и ни о том, что было потом. Мы только разговаривали. Я хотела, чтобы Стини понял: все то, что Мальчик наговорил ему, вранье. Не Мальчик убил моего отца.

Констанца остановилась. Рука Штерна лежала на ее плече. Она чувствовала, каким новым напряжением сковано его тело и, когда подняла глаза, какая тревога застыла в лице.

Когда он оторвался от нее, с него сползли все следы гневного возбуждения. Он взял ее за руки. Посмотрел ей в лицо сверху вниз. Громко тикали часы в комнате. Молчание длилось несколько минут.

– Значит, это был не Мальчик? – Он нахмурился и встал. Потом подвел ее к дивану. Они оба уселись на него. И Штерн сказал ей: – Констанца, объясни.

* * *

Объяснение с мужем, как позже записала Констанца, оказалось не из легких. Оно напоминало ответы на вопросы прокурора в ходе перекрестного допроса. Штерн время от времени прерывал ее. И тогда Констанца начинала понимать, что все подробности, которых он требовал: о времени, месте, обстоятельствах, – сопоставляются с другой информацией, которая уже имелась в его распоряжении.

– Понимаешь, – рассказывала Констанца, – в тот день Мальчик сделал мой первый снимок. Это случилось утром, в Королевской спальне. До того я не обращала на Мальчика особого внимания, но тут увидела, как он старается проявить заботу обо мне. Позже, в тот же вечер, нас со Стини отправили наверх. Мы смотрели на комету из окна. Няня уложила меня в постель, но я знала, что не усну. Я была перевозбуждена. В тот вечер мне хотелось побыть среди гостей. Мне хотелось рассматривать их восхитительные платья. Я спустилась вниз в ночной рубашке и притаилась в закутке, в котором мы со Стини прятались от няни Темпл. Это было в концертном зале, за высокими кустами камелий; они были видны из гостиной.

– Там ты и стала свидетельницей того знаменитого предложения?

– Да. Джейн играла на пианино, и от музыки меня стало клонить в сон. Я уже собиралась отправиться в постель, когда музыка прекратилась и вошли Мальчик с Джейн. Он сделал ей предложение – ну, ты знаешь эту часть истории. Справился он со своей задачей из рук вон плохо, за что я над ним и потешалась. Мы со Стини сочинили даже пьеску на эту тему и разыграли ее перед Фредди. Теперь я считаю, что этого не стоило делать. Это было неблагородно… – Она повернулась взглянуть на мужа. – Я не испытываю ненависти к Мальчику, что бы он ни сделал. Я скорее… жалею его. Он стал жертвой своего отца. Он знал, что никогда не будет тем, кого из него хотел сделать отец…