Тень, ключ и мятное печенье
Шрифт:
– Джим Хорн был женат?
– Нет.
– А Джек Хорн?
– Есть жена и дочка, живут вместе с его матерью в Ле-Пото.
– Тогда, выходит, бумажник, фото и ключ предназначались именно семье, – предположил Абекуа. – А наниматель «кирпичников», кто бы он ни был, переполошился так лишь потому, что решил, будто обнаружились некие вещи Джима Хорна. Наниматель «кирпичников»…
Муримур задумчиво почесал за ухом, потом встревоженно посмотрел на сюретера. Ла-Киш кивнул:
– Вот именно. Наниматель «кирпичников».
Абекуа открыл рот, но, ничего не сказав, снова закрыл его. Сюретер одобрительно хмыкнул, показывая, что оценил осторожность
– Молодой человек работает личным секретарём городского советника, постоянно находится при нём, сопровождает во всех поездках. Но вдруг в одиночестве вылетает на родину, оставив своего шефа на Валькабаре. Одно из двух: либо Джим Хорн получил от Фушара некое задание, которое должен был выполнить в городе – либо Джим Хорн сбежал. От чего? Он три года проработал у советника, значит, Фушар был полностью доволен своим секретарём.
– Стало быть, это было всё-таки не выполненное поручение?
– Возможно. Сам советник вернулся в город спустя три дня.
– Именно потому, что дирижабль упал?
– Опять-таки возможно. Но что, если Фушар изначально планировал вернуться именно тогда?
– То зачем бы ему посылать вперёд себя секретаря, – закончил мысль сюретера Вути.
– Тоже возможно. В конце концов, есть телефон и телеграф, будь дело совсем уж срочным, – заметил Ла-Киш, постукивая указательным пальцем по листку с анкетой Джима Хорна.
– Одно дело срочность, другое – секретность, – задумчиво отозвался Абекуа.
– Резонно. Но знаете ли, господин Вути, что не даёт мне покоя?
– Что?
– Если городской советник дал секретарю поручение лишь на словах, он бы не стал так переживать из-за гибели Хорна. Слова погибли вместе с человеком, который их слышал, только и всего. В то же время мне слабо верится, что городской советник мог доверить секретарю какие-то сугубо конфиденциальные и секретные документы. Такие вещи всегда держат при себе, потому что даже самый преданный слуга всё равно может предать. Фушар понимает это, как никто другой, иначе бы он не продержался столько лет в политике. Значит, скорее всего, имел место как раз второй вариант: Джим Хорн бежал. И бежал он с чем-то вещественным, чем-то таким, что могло пережить и катастрофу, и морские волны, и неожиданно «всплыть» уже в городе. Чем-то, что доставляет беспокойство советнику Фушару, а он, в свою очередь, решил доставить беспокойство всем нам.
– Нам, – поправил его Вути, – а не вам.
– Да нет, боюсь, что теперь уже всем нам, – усмехнувшись, заметил Ла-Киш. – Если мы правы, и в деле действительно замешан Фушар, то о том, что я запрашивал информацию по Джиму Хорну, он узнает максимум завтра. А, может быть, знает уже сейчас.
– Чтоб его, – вполголоса проворчал Абекуа.
* * *
Часов до девяти вечера в переулке Старой Собаки ещё теплились огоньки в окнах домов – там пили чай, заканчивали домашние дела, читали, придвинув кресло поближе к потрескивавшему в камине огню, или всей семьёй играли в лото. Потом огоньки один за другим погасли, и спустя час переулок уже спал, погрузившись в темноту, которую рассеивал лишь свет уличных газовых фонарей.
В съёмной квартирке, в полуподвальном этаже дома номер семь, свет продолжал гореть в окне гостиной, пробиваясь из-под неплотно задёрнутых штор тонкими золотистыми нитями. Виола решила не ложиться и во что бы то ни стало дождаться возвращения Лайоша и Равири, хотя те перед уходом заверили её, что будут обратно лишь утром, и незачем мучить себя ночным бдением.
Впрочем, девушка всё равно чувствовала, что не сможет заснуть. Мадемуазель Энне успела за эти дни искренне привязаться к своим коллегам. Ей нравились и ироничный, насмешливый Абекуа, и добродушный, всегда спокойный Равири, и неизменно галантный, хоть и слегка отстранённый, Лайош. Нравилась их уверенность в собственных силах и друг в друге, и настойчивость, с которой они продвигались к решению загадок, несмотря на возникавшие перед ними препятствия.
Поначалу работа в агентстве казалась захватывающим приключением, но взрыв, сорвавший с петель дверь конторы, заодно разом развеял для Виолы и романтический флёр вокруг профессии сыщика. Однако – и тут мадемуазель Энне удивлялась самой себе – нависшая над сотрудниками «Зелёной лампы» опасность, заставив более трезво взглянуть на всё происходящее, вместе с тем не смогла отпугнуть девушку. Виола не допускала даже мысли о том, чтобы покинуть город, оставив троих компаньонов самих решать возникший клубок проблем.
Не зная, чем себя занять, мадемуазель Энне некоторое время то прохаживалась по комнате, то устраивалась в кресле перед камином. Потом на глаза ей попался портфель, куда Равири сложил все бумаги по текущим делам. Открыв его, Виола принялась просматривать записи, решив хотя бы так скоротать время.
Минул час, за ним второй. Девушка добралась до записей того, что говорили и делали автоматоны в оранжерее Роуз-Холла. Большинство стихов и считалок были ей известны: эти нехитрые рифмы знали все дети страны, не только в городе, но и в самых отдалённых крохотных деревушках. Под них прыгали через скакалки, играли в прятки, их рассказывали старшие младшим, и из поколения в поколение считалки, стихи и песенки передавались в неизменном виде.
В этом перечне лишь две записи были совершенно незнакомы мадемуазель Энне: монолог наяды, произнесённый на чужом языке – Шандор попытался, как мог, записать услышанные звуки – и стихотворение, которое декламировала механическая дриада, прятавшаяся за деревом.
– «Злой колдун всю ночь не спит…» – бормотала себе под нос Виола, в который раз перечитывая строчку за строчкой. Сказка, вложенная в эти рифмы, казалась жуткой и неестественной, ведь сказкам, если они рассказываются для детей, положено заканчиваться счастливо. Но было и ещё что-то, какая-то смутная мысль, которую девушка силилась, но всё никак не могла ухватить.
– «Он колдунью исцелит…» Чем это колдунья заболела, интересно, – вздохнула Виола, кладя листок с записями на кофейный столик. Глаза устали, пламя светильников подрагивало и плясало. Мадемуазель Энне потёрла веки, но те всё тяжелели и тяжелели, девушка моргнула раз, другой, с каждым разом всё медленнее, всё с большим трудом фокусируя взгляд на столике, записях и камине, в котором постепенно догорали дрова. Затем голова Виолы склонилась набок и девушка задремала в кресле.
Проснулась она резко, будто от толчка. В камине дотлевали последние угольки. Мадемуазель Энне хотела было встать из кресла, но внезапно по спине пробежал холодок, словно от лопаток вниз покатилась капля ледяной воды: настенные светильники были приглушены, так что в комнате царил полумрак. Виола, стараясь не шевелиться и дышать ровно, как спящая, принялась оглядывать гостиную, одновременно нашаривая в кармашке у пояса купленный для неё Шандором револьвер.