Тень Реальности
Шрифт:
– Может, всё же чаю сделать? – улыбкой соседа можно было с успехом вскрывать замки. Как тонким металлическим прутом. Стальная спица в мимическом эквиваленте. – Тебя колбасит… – заметил парень аккуратно, продолжая наблюдать.
– Угу, – опустившись на диван, Виктор злобно зыркнул в работавший без звука телевизор на стене: по искрящему экрану скакали полуобнажённые девицы в каких-то, прости Господи, светящихся лосинах. И мужик, бесплодно пощёлкав кнопками, оставил кислотно-синюю, яркую заставку проигрывателя. Расстегнул ещё несколько пуговиц неприятно трущей загривок рубашки.
– Слушай… я тут подумал… – начал он с сомнением.
– М? – выверенно-вежливое движение: поворот головы, приподнятые брови. Маска профессионального сочувствия, ледяного, как поверхность
Виктор лишь досадливо махнул рукой. Выражение безотчётно раздражало.
И снова мужик поднялся, походив по комнате от стенки к стенке, кусая обветренные губы в мрачном недоумении. Такие вечера раздражали. Дело совсем не в выражении.
Гостиная всё ещё казалась по-киношному необитаемой, точно комната в отеле: белый диван, низкий журнальный столик, несколько стеклянных полок под технику, небольшой подиум, для чего-то выделявший пустую зону у огромного окна, и две антрацитово-мрачные африканские маски в качестве основного декора. Чёрно-белые узоры симуляции. В забытых на тумбе длинных стаканах томатный сок с водкой неопрятно присох кровавыми разводами, несколько разнообразя тотальный монохром. Завершал интерьерный этюд телевизор с дорогущей универсальной стереосистемой. Виктор жить не мог без музыки. Очевидно, опасаясь тишины. Комната пропиталась пустотой, агрессивной, претенциозной, растворяющей. И дело совсем не в минимализме, одинаково импонировавшем обоим хозяевам, или количестве аксессуаров. Ожесточённая пустота здесь становилась эмблемой и символом, угнетающе красноречивым, чтобы его игнорировать. Виктор в своей неизменно мятой белой рубашке и тёмных джинсах смотрелся в подчёркнуто аскетическом интерьере очень органично. Дитя среды. Мысль едва успела сформироваться, как «дитя» картинно навалилось на низкую спинку, заглядывая отвлёкшемуся соседу через плечо:
– Чё читаешь?
– Так… классическая проза Восьмидесятой Параллели, – парень неопределённо пожал плечами, мельком взглянув на обложку, будто сомневался, то ли прихватил с полки. – Наследие…
– Слушай, Серёга… тошно мне, – перебил, привычно гримасничая, Виктор. – Аж бесит…
– Тошно, – повторил тот, слегка посторонившись. Запах сигарет причудливо мешался с соседским, въедливым и вязким, парфюмом. Заставка красила полутёмный зал холодными сапфировыми бликами.
– Ага, – поддакнул мужик, скосив ехидные глаза. – Чё шарахаешься-то? Смущаю?
– В своём репертуаре, – Сергей снисходительно улыбнулся.
– И какой же у меня репертуар? – прищур стал опаснее, выражение лица неуловимо заострилось.
– Драматический, – усмехнулся парень, исподволь отстраняясь. Виктор прищёлкнул языком, внезапно развеселившись:
– Вот как? Это я, выходит, кто, датский принц? Или немощный король?
– А кем хотел быть? – неизменная вежливость, на уровне полутонов ехидно колющая потайной иронией, а то и самым настоящим сарказмом, раздражала. Почти. Виктор широко осклабился, на звериный лад, как обнаживший зубы хищник. Собственно, вполне закономерно.
– «Казанова, Казанова, зови меня так 8 », – охотно оттарабанил он, выразительно ломая брови. Сергей усмехнулся, покивав. Ничего иного он и не ожидал. – Это что, скепсис?
– Вить, чего ты хочешь? – вздох вышел даже более снисходительным, чем задумывался.
Парень с удивлением отметил, что, и впрямь, сочувствует. Бестолковые терзания отдавали полынной горечью неосознаваемого, засевшего стальной занозой в позвонках кризиса. Глухо огрызающегося раздражением из пыльных недр подсознания. Всклокоченный, буйный и непредсказуемый, Витя вряд ли сам был в состоянии ответить. Оттого и шарахался по квартире в сердитом недоумении. Сергей устало потёр переносицу: irreparabilium felix oblivio rerum 9 . В конечном счёте, сочувствие его было не менее бестолковым, чем безадресная злость чуждого проискам интроспекции мужика. Виктор легко перемахнул подлокотник и шлёпнулся на диван, мало заботясь о зоне приземления,
8
«Казанова». Наутилус Помпилиус.
9
Счастлив, кто не умеет сожалеть о невозможном. Лат.
– Ценные вопросы задаёшь, мозгоправ. Правильные…
– Я не на работе, – в прежней, галантной манере откликнулся парень, всё растирая переносицу. Ведь, в конце концов, это была правда…
– А так и не скажешь, – хохотнул мужик, с каким-то новым, азартным выражением разглядывая физиономию соседа. – Слушай, Серый… А тебе самому-то не надоедает?
– Что? – почти удивлённо вздёрнул брови тот.
– Ну, ты такой весь собранный, правильный, опрятный. Рафинированный клерк, блин, «ни одной зазубрины на лице прямом 10 », – Сергей поморщился, но лишь пожал плечами.
10
«Железные мантры». Пикник.
– Воспитание? – предположил он навскидку.
– А я, выходит, невоспитанный? – чего именно добивается падкий до странных выходок баламут, парень пока не понял. И всё же предпочел сразу прояснить ситуацию:
– Вить, я устал, да и тебе на работу скоро… Чего ты завёлся-то?
Виктор прищурился. Глянул искоса, откинувшись на спинку почти картинно. Он умел быть стильным. И убедительным. Поставлено ломал брови, широко улыбался, ерошил остриженные в деланный хаос волосы. Достоверно. Провокационно. Сергей бы не взялся судить, сколько во всём этом правды, и где проходит грань. Возможно, маска давно проросла сквозь мягкие ткани, слилась до полного отождествления. А может, никакой маски и не было. Выражение широкоскулой физиономии снова неуловимо переменилось.
– А я завёлся? – уточнил он с ехидной усмешкой. Сергей прикрыл глаза: ну, началось. Вектор определился. – Чего зажмурился, блондинчик, фантазируешь?
– Вить, отстань, – вздохнул парень негромко. – Не смешно ни капли.
– Мне казалось, тебе нравится, – деланно подивился патлатый, всё откровеннее ухмыляясь.
– Казалось, – кивнул Серёжа, морщась. – Дурацкие приколы…
Виктор фыркнул. Пожал плечами. И неожиданно придвинулся вплотную, опасно щуря тёмные, шальные глаза. Сергей не успел отреагировать, разве слегка посторонился. Выражение скуластой физиономии настораживало: губы кривил предвкушающий оскал, во взгляде тлело очередное непотребство. Парень подумал, что куда разумнее было уйти сразу. И продолжал сидеть, разглядывая смуглое, подвижное лицо, оказавшееся неожиданно слишком близко.
– А может, это не приколы? – предположил Виктор со странной вкрадчивостью. Взгляд карих глаз сделался испытующим, тяжёлым и каким-то бархатным. – От тебя вкусно пахнет… человеческий детёныш…
– Шерхан отрицательный был, но не настолько же… – неловко засмеялся Серёга, подумывая отвернуться.
– А я отрицательный? – прошипел, ещё придвигаясь, доморощенный претендент главным злодеем на новогодний утренник.
– Корень из минус единицы… – отстранённо брякнул Сергей, машинально тоже понизив голос. Парфюмерный шлейф почти растворился в запахе сигарет, пропитавшем кожу и волосы.
– Чего, блин? – непонимающе нахмурился Виктор, почёсывая во взлохмаченной шевелюре и даже слегка присмирев от неожиданности.
– Ничего. Забудь, – углубляться в математические дебри после напряжённого рабочего дня не хотелось. Уходить, как ни странно, тоже. Серёга рассеянно отследил глазами ломкий рисунок складок на закатанном рукаве рубашки, открытое жилистое предплечье, которым мужик опирался о колено, обманчиво расслабленную кисть руки, два узеньких кольца. Нет, об «отрицательности», при всей заявленной придури, тут речи явно не шло. На ум приходили совсем другие эпитеты.