Тень убитого врага
Шрифт:
И Анатолий решил, что пора.
– Жара… чтоб ее черти взяли, – сказал он самым мирным тоном, взглянув на небо. – А тебе сколько тут еще лет и зим?
– Ха-а! Лет-то два, да зима одна. Через год в ноябре попрощаемся, гражданин капитан!
Кузьменко вынул ПМ из кобуры и коротко сказал:
– Раньше.
– Чего… по досрочке хотите? – радостно обернулся рецидивист.
Все прочие мысли разом вылетели у него из головы. Ну а Кузьменко того и надо было.
– По другой.
– Это как?!
Капитан сделал паузу на пару секунд, не больше, потом медленно, но четко произнес:
– Я не хочу тебя обманывать. За боль, за слезы детей прощения нет. За это – смерть. Повернись!
Заключенный повернулся, и капитан выстрелил ему в грудь.
Время вдруг почти застыло.
Кузьменко увидел, как на лице смертельно раненного выражение недоумения сменяется страдальчески-покорным… и это было так странно, настолько он этого не ожидал, что его остро резанула жалость, и он поспешно выстрелил второй раз – в голову.
Капитан все рассчитал верно. Труп упал с берега в трясину, сразу почти утонув, хотя пришлось все же вталкивать его вглубь сухой здоровенной валежиной, которую затем, размахнувшись, он постарался зашвырнуть подальше в болото. После этого собрал гильзы, тщательнейшим образом осмотрел берег. Чисто! И на поверхности болота скоро не будет видно ничего…
И капитан Кузьменко навсегда покинул место убийства.
На поверке, естественно, отсутствие осужденного выявилось, поднялся шум, в колонии был введен чрезвычайный режим. Кузьменко пошел к «куму» с повинной:
– Михалыч, виноват! Мой «косяк» полностью, признаю.
– Садись, – велел майор, а сам встал.
Дело было в его кабинете.
Зам по оперработе с лязгом открыл дверцу сейфа, вытащил оттуда бутылку без этикетки, хлеб, сало, головку чеснока. И два стакана.
– Спирт, – пояснил майор хмуро, кивнув на бутылку. – Давай так, по-простому…
Выпили, закусили.
– Можешь не оправдываться, – неожиданно сказал «кум». – Я давно все понял.
И замолчал. Кузьменко тоже выжидательно молчал.
– Это правильно, – вдруг добавил майор. – Я тоже об этом думал. У меня дочке младшей десять лет…
– Знаю.
– Да. Ну и вот, представил себе… – Он не договорил, скрипнул зубами и взялся за бутылку.
– Я не буду, – предупредил Кузьменко.
– По чуть-чуть, и все. Сам больше не хочу. Я вот как мыслю: вряд ли этот таракан в бега ушел, кишка тонка, это ты прав. Поди, забрел куда по дурости, да и ухнул в топь. А тут ведь кричи не кричи, зови не зови… Как думаешь?
– Думаю, все так и было, – кивнул капитан.
На душе было смутно и погано. Спирт малость рассеял эту муть, но Кузьменко сознавал, что больше пить не стоит, не поможет.
– Ну а раз так, то и хрен с ним. С начальством решим, как и что. Голову с нас за это не снимут… ну а выговором больше, выговором меньше – такая уж у нас судьба в погонах.
– Верно, – согласился Кузьменко и взялся за стакан.
При всем своем пиетете к лычкам-звездочкам он не колеблясь рискнул бы карьерой ради справедливости, как он ее понимал. И, несмотря на муть в душе, ни разу не усомнился в том, что наказал подонка ровно так, как тот того заслуживал.
Что там между собой перетерло высокое руководство, начальник отряда, мелкая сошка, не узнал, но дело явно постарались замять, жизнь потекла своим чередом. С «кумом» они больше к подобным разговорам не возвращались… ну а потом служба раскидала по городам и весям и они расстались навсегда.
И за все свои годы Кузьменко никогда и никому, включая своих самых близких, об этом ни слова не сказал.
Но все до последней мелочи помнил.
6
И когда через много лет перед ним встала похожая моральная дилемма, память легко нарисовала ему те дальние события – словно они были вчера. Чутьем он безошибочно понял, что надо бы пойти прогуляться одному. Так и сделал, а по завершении прогулки уже знал, что принял решение. И уже не колеблясь позвонил Громакову.
Тайны оперативной работы вынуждают к излишней, может быть, осторожности, которая со стороны покажется смешной… но люди, причастные к этому, знают, что перестраховка здесь если и не всегда на пользу, то никогда не во вред. У начальника колонии с замом по оперчасти были кодовые фразы, по которым оба распознавали, когда и где нужно встретиться. В данном случае встретились на квартире у Громакова: сослуживец зашел в гости к сослуживцу, все совершенно естественно. Для натуральности и стол накрыли, только Громаков в нужный момент властно глянул на жену, и та послушно испарилась из комнаты.
И пошла серьезная тема.
Для Громакова она оказалась полной неожиданностью. Кузьменко поведал ему, что на него вышел некий человек. Адвокат. Предъявил лицензию, все в порядке. И выдвинул он глубоко конфиденциальное предложение: устранить одного из осужденных ИК-238, некоего Тропинина Андрея Павловича.
Громаков был не институтка, школу жизни прошел суровую, но тут и он вытаращил глаза:
– Да ты чего, Федорыч? А если того… провокация?!
Анатолий Федорович на это лишь усмехнулся:
– Засланный казачок? Нет, милый мой, на это у меня глаз алмаз. Вмиг бы раскусил, и никаких разговоров! Ступай, хлопче, подобру-поздорову, вот и весь сказ. Нет, тут все по правде.
Подполковник помолчал, отчаянно соображая, затем проговорил:
– Ну ладно. И что дальше?
А дальше, естественно, деньги. Адвокат предлагает за это деньги. Большие. Очень большие.
– Можно сразу службу оставить, – подмигнул подчиненному Кузьменко. – Жить на проценты с капитала.
Это он толково рассчитал. Громаков был мужик скаредный, на эту наживку клюнул сразу.