Тень Уробороса. Аутодафе
Шрифт:
— Когда мы вылетаем?
— Прежде всего, ты — именно ты — должен пройти аудиенцию у магистра Ирзахеля.
Сабелиус засмеялся:
— А «смотреть на мир» — это хорошее определение, Агриппа!
— О чем ты? — не понял Агриппа, всегда отличавшийся законопослушанием, целомудрием и кротостью нрава.
Сабелиус же в душе был бабником и поэтому своих мыслей объяснять ему не стал, чтобы не портить.
— Ну что ж, тогда я к магистру, брат мой.
Сложив руки перед грудью, они поклонились друг другу и разошлись в разные стороны.
Магистр Ирзахель ждал явления будущего вестника с некоторой тревогой. Сам о том не подозревая, Сабелиус был трижды проверен Хранителями. Он ни разу не повелся на каверзные провокации специально подосланных монахов и тем самым доказал, что достоин выполнить столь ответственную миссию. И все-таки боязно было восьмидесятилетнему магистру доверить завет такого масштаба юнцу, страшило, что вот-вот уйдет тайна во внешний мир вместе с целителем Сабелиусом, доселе хранимая веками…
Брат Сабелиус вошел в келью магистра и огляделся. Несмотря на привилегии, благочинный Ирзахель никогда не испытывал особенной нужды в удобствах. Его комната была самым неуютным местом на Фаусте — по крайней мере, так показалось к Сабелиусу, который никогда не отказался бы от услаждения плоти. Целителя больше влекло ко всем проявлениям жизни, а Ирзахель еще задолго до смерти и вполне добровольно погрузил себя в склеп. Да что там Сабелиусу — смиренному Агриппе было не по себе в этих стенах!
Магистр окинул суровым взглядом высокорослого монаха с твердым, решительным лицом и умными проницательными глазами. Ох, молод! Преступно, неприлично молод и ровно в той же степени полон всего витального и непокорного. Разве таким должен быть последний Хранитель? Разве такому разумно доверять то, что лелеяли сотни умов на протяжении тысячи лет — завещание Основателя, этого величайшего пророка и мыслителя, легенды Фауста?!
— Присаживайся, брат Сабелиус. Присаживайся и прочти-ка вот эти записи, — наконец-то решился Ирзахель, ведь слово Основателя — закон, а оно гласило, что выполнить это поручение должен будет целитель Сабелиус, монах из Хеала (разве не пророческий дар — за тысячу лет узнать о том, что тогда-то и тогда-то родится этот Сабелиус?). — А затем я поведаю тебе изустно. И не спеши, запоминай каждую мелочь: ошибки быть не должно!
И склонился Сабелиус над древними записями — великой драгоценностью Хранителей из Хеала.
Земля, январь 973 года (за 29 лет до войны со спекулатами)
— Как же это надевается? — с непритворной растерянностью вслух размышлял Агриппа. — Я ведь никогда не носил мирской одежды…
Сабелиус насмешливо следил за его борьбой с незнакомым гардеробом. Сам он при первой же возможности избавил себя от опостылевшей белой рясы, которая вечно путалась в ногах, пачкалась о дорожную грязь дождливого Фауста и доставляла множество других, пусть мелких, но досадных неприятностей. Нет, одежда мужчин Внешнего Круга куда более приспособлена для жизни!
— Брат Сабелиус! Помоги, во имя троих пророков! — взмолился наконец Агриппа. — Иначе я надену что-нибудь неправильно, и мы станем посмешищем.
Целитель отпустил беззлобную шутку в адрес друга и мгновенно одернул, поправил, перевернул и застегнул то, с чем не смог справиться Агриппа. Тот посмотрел на себя в зеркало и осуждающе покачал головой:
— Не по мне это, о, брат Сабелиус! Ты уж прости, но не по духу мне эта мнимая красота…
— Я заметил, что не по духу, о, брат Агриппа! — со смехом ответил целитель. — Но так и быть — уж прощаю.
В общественных местах Агриппа смущался так, точно был голым. Ему казалось, что все смотрят на него и тычут пальцем. И надежды Сабелиуса на то, что спутник привыкнет к новому облику, вскоре иссякли.
Когда они поднялись на борт самолета, Агриппа постарался забиться к иллюминатору и лишь после этого перевел дух.
— Между прочим, брат Агриппа, сейчас мы летим на родину католической религии.
— Воистину! Инквизиция, крестовые походы, охота на ведьм, Варфоломеевская ночь, — тут же, навскидку, уныло перечислил Агриппа, — вот что такое католическая религия…
— Да, но ты посмотришь, какая прекрасная у них архитектура! Какая живопись и скульптура! А каких гениев рождала эта земля, брат Агриппа! Один мазок кисти Леонардо искупает грехи всех негодяев от религии!
— Нет веры, правильнее той, которую подарил нам Основатель! — затверженно произнес будущий магистр.
— О-о-о! Брат Агриппа, да тебе бы в руки колотушку!
— Разве ты знаешь религию лучше нашей, о, брат Сабелиус?!
Агриппа с удивлением уставился на своего спутника. Сабелиус пожал плечами:
— Не знаю… Ни лучше, ни хуже не знаю… По-моему, создатель веры всегда лучше самой веры. Потому что она ведь не статуя из куска мрамора. Ее всегда можно переиначить так, как это удобнее. И у каждого она своя.
— Ты сомневаешься в гении Основателя? — ужаснулся Агриппа, когда наконец понял, к чему клонит Сабелиус.
— В противном случае, брат Агриппа, мы бы с тобой сейчас никуда не летели…
Тот перевел дух, и вскоре взгляд его снова приобрел смирение. Сабелиуса посвятили во что-то такое, чего ему, Агриппе, знать не положено.
— Хорошо, я смолкну, — согласился он. — Тебе известно больше, чем мне, готов признать. На том и покончим с нашим спором.
Римский аэропорт встретил их обычной для Земли суетой. В нем не было ничего от былой помпезности города цезарей или сурового величия Средневековья — люди как люди, всех рас и национальностей, беззаботные и болтливые. И еще много высоких современных зданий.
Сабелиус провожал оценивающими взглядами симпатичных женщин, и — от Агриппы не ускользнуло — сам был провожаем заинтересованными взорами жительниц Внешнего Мира. А ведь жительницы Внешнего Мира — вовсе не те немногочисленные монашенки из дальнего монастыря в городе Кубулум, отрешившиеся даже от той аскетической жизни, которая была доступна монахам-мужчинам. С самого рождения и до самой смерти им внушали, что не бывает ничего лучшего, нежели служение монастырю, а все постороннее, возникающее в их умах — грех или болезнь, которую нужно лечить молитвами. Необходимость в создании женских особей на Фаусте возникла два столетия назад, когда генетический материал в инкубаторе при Епархии стал заканчиваться, а признать это перед Внешним Кругом гордые фаустяне не пожелали. С разрешения тогдашнего Владыки-иерарха, Эстаария, который прославился тем, что при нем выстроили светлый монастырь Рэстурин, была предпринята попытка создать «сестер по вере». Женщин создали, но на более решительный шаг Иерарх-революционер Эстаарий не решился: он понимал, что при знакомстве «сестер» с «братьями» последние с непривычки могут учинить беспорядки, коли в них взыграет ретивое. И несчастные коротали свой век, не видя белого света за стенами кубулумского монастыря. Вспомнившему о них Агриппе вдруг подумалось, что Сабелиус не так уж и не прав в своих кощунственных размышлениях о вере.
— Брат Сабелиус, — усаживаясь во флайер рейсом до Сан-Марино, на борту которого переливалась эмблема с тремя средневековыми башнями, обратился Агриппа к своему попутчику, — ты мне вот что скажи: были при Основателе женщины на Фаусте, или все-таки он заповедал избегать их?
— Агриппа, друг, сам посуди: Инкубатор изобрели много веков спустя после смерти Основателя. На Фауст это изобретение попало еще позже. Каким образом, скажи мне, монахи продолжали бы свое существование? А потом… Я уж и не знаю, у кого из последователей внимание на межполовых различиях заострилось до болезненности — до такой степени, что теперь у нас принято считать, что воин и мирянин, Основатель был девственником.