Теодор и Бланш
Шрифт:
— Это нечестно!
— Наверное… Правда ли, что даже жизнь можно отдать во имя любви?
— Правда…
— Странно… Что же нужно испытывать, чтоб так поступить?
— Наверное, не мыслить себя без одного-единственного человека. Понимать, что ничто в жизни уже не будет радовать, если он уйдет.
Теодор замер. «Тогда неужели я люблю тебя, Бланш?.. — мысленно спросил он. — Но ведь мы знакомы так мало!»
— А сколько времени нужно, чтобы полюбить?
Она засмеялась.
— О! От одного мгновения до многих лет… Любовь — это… нечто непредсказуемое! Вот ее нет — а вот уже есть! И непонятно, откуда взялась, за что вспыхнула… Так! Просто так… Любовь — огромное счастье, к которому иногда примешивается огромная боль. Но человек ни за что не захочет сам расстаться с ней, даже ради избавления от мук. Кажется, с ее уходом что-то теряешь, и мир уж не такой, как прежде…
«Не знаю, так ли это, — подумал Теодор. — Я еще не понял. Но то, что я не хотел бы изменить свое отношение к ней — верно. Все обрело новое звучание, новые краски. Это действительно огромное счастье!»
— Мне так хорошо рядом с вами, Бланш…
Она улыбнулась в темноте и не ответила. Вскоре под замковыми сводами раздавалось лишь мирное дыхание спящих, да где-то вдалеке резко крикнула ночная птица.
Теодор проснулся первым, но долгое время лежал не двигаясь, закинув руки за голову и с улыбкой глядя вверх. Мысли его были далеки от чердака, от замка, от населявшей его нечисти… Они кружили где-то там, где есть голубое небо и цветы, там, где поют соловьи и жаворонки. А еще Тед наслаждался близостью Бланш.
Юноша повернул голову и взглянул на свою соседку. Как она нежно спит! «Никогда прежде не думал, что спать можно именно нежно, вот так… — пришла невольная мысль. — Какие у нее пышные, волнистые волосы… И какие капризные! Совсем как их обладательница. А ресницы! Что за красота!.. Губы во сне вздрагивают… Мне хочется ее поцеловать. Раньше я никогда не воровал поцелуи… Но теперь… Неужели ты думаешь, что когда-нибудь эта совершенная красавица позволит такому пугалу, как я… Как она меня терпит? На нее смотреть — не насмотреться, дыхание перехватывает от такой красоты! А я… На меня посмотришь — и гроб готовь! Я помню, как она вздрогнула, увидев меня в первый раз. Нет, я не сворую ее поцелуя, иначе не смогу смотреть ей в глаза!
На улице уж светает…»
— Бланш… — он слегка потряс ее за плечо. — Бланш, проснитесь!
— А?.. — она сонно открыла глаза, вся еще во власти сновидений. — Что?
— Пора вставать. До завтрака час.
— А, конечно, — сквозь зевоту согласилась она, садясь и потягиваясь на матрасе. Волосы, скользнув по плечам, пушистым ореолом окружили ее лицо. Герцог зажмурился на секунду, чтоб не впасть в безнадежное отчаяние.
Он упруго поднялся, надел свой черный с серебром камзол — уже довольно потертый — и сказал:
— Я пойду поброжу немного, пока вы себя приводите в порядок. Увидимся за завтраком.
— До встречи, Теодор, — просто кивнула Бланш, даже не взглянув на него: она была полностью поглощена тем, что заплетала косы.
Ее равнодушный тон почему-то причинил молодому человеку боль. Не говоря ни слова, Тед вышел с чердака.
Он медленно прошел в бальный зал и задумчиво остановился перед большим зеркалом — тем самым, в котором впервые увидел себя однажды памятным утром.
Тед молча стоял, грустно глядя на свое отражение, а потом как-то неуверенно провел рукой по волосам, пытаясь пригладить торчащие веником пряди, одновременно прикрыв ими залысины у лба. Напрасно!
Юноша горько вздохнул и начал менять выражение на лице, словно примеряя, какое делает его хоть немного симпатичнее. Затем, решив, что подобное гримасничанье ни к чему не приведет, завертелся перед зеркалом, оглядывая себя и в фас, и в профиль.
«Наверное, я схожу с ума, — думал молодой человек, — если веду себя подобным образом! Как ни вертись, лучше ты не станешь! Смирись с фактом, что от твоей внешности Бланш не онемеет от благоговения. Но так хочется нравиться ей… Ну как я могу говорить с этой девушкой, стоять с ней рядом, чему-то учить ее, если у меня вместо волос пакля, а вместо кожи — скользкая мерзость? Я не достоин дышать с ней одним воздухом!»
Теодор резко отвернулся от зеркала, прошел к дальней стене, где стоял рояль, сел за инструмент и заиграл, импровизируя на ходу. Из-под его пальцев лилась печальная, полная неизбывной тоски мелодия, глубокие бархатистые басы которой баюкали рыдающие, плачущие жалобы высоких звуков, и все они затихали, тонули в тумане, плывущем за окнами — и рождались вновь: еще горестнее, еще неизбывнее, еще безнадежнее…
— Вам печально, милорд…
На его плечо легла маленькая изящная рука, лица коснулось легкое дыхание — девушка склонилась над ним:
— Отчего?
Он вздохнул.
— Я такое чучело, Бланш…
— И от этого?..
— Вы считаете, этого мало? Конечно. Вы, такая красивая, разве можете вы понимать…
— Вы чудесно играете, — сменила она тему.
— Хотите, научу? — поддержал Тед.
— Да.
Он с улыбкой посмотрел на нее и с энтузиазмом объявил:
— Тогда — расписание занятий! Утром музыка, завтрак, затем — верховая прогулка, урок грамоты, потом обед, а потом… Бланш, вы восхитительны, — просто сказал вдруг он. — Я не могу быть рядом и молчать об этом.
— Вы очень любезны, мой лорд! — рассмеялась девушка. — Мне приятно. Но давайте же, учите меня музыке!
Теодор поднялся из-за инструмента, посадив за рояль Бланш.
— Стул, — негромко велел он, и в тот же миг возле него прямо из воздуха материализовался удобный стул. Тед сел и придвинулся ближе к потрясенной Бланчефлер, улыбнувшись ее изумлению.
— Это волшебный замок, Белый Цветок… — мягко ответил герцог на невысказанный вопрос. — А теперь скажите, вы когда-нибудь ели яблоки?
— Д-да…
— Вы помните, как держали их в руке?
— Да.
— Вообразите, что у вас в руке яблоко и выгните кисть так, словно его держите. Положите на клавиши. Расслабьте руку, но положения не меняйте. Нет-нет, запястье не должно касаться клавиатуры!
— Так?
— Вы умница, — нежно сказал Теодор, сам не замечая этой предательски прорвавшейся нежности. — У вас наклонности, как у дворянки. А ваши способности…
— Просто вы хороший учитель, ваша светлость.
— Вы льстите мне.