Терновая крепость
Шрифт:
— Ты спишь, Плотовщик?
Как ты себя чувствуешь, Кряж?
— Спасибо, гораздо лучше… Голова только немного болит.
Дюла встал и принес холодной воды, Матула же пошел за дровами, добровольно сопровождаемый Серкой. После примочек и компресса Кряж снова уснул.
— Теперь дело у него пойдет на лад, — шепнул Матула. — Ты поймай несколько рыбешек, а я схожу в деревню. Но вернусь я скоро. Раз-другой загляни в хижину — может, Беле что понадобится. Когда проснется, сделай ему свежую примочку.
— Хорошо, дядя Матула.
Старик ушел, а Дюла тихонько собрал снасти, закинул за плечо ружье и пошел на берег, на привычное место.
Стояло тихое августовское утро, когда в паутинках долго держится роса, а в воздухе словно витает раздумье. Откуда-то, очень издалека, донесся шум поезда, и Дюла снова — сегодня, правда, первый раз — вспомнил про свой дом. За спиной бесконечной стеной стоял камыш, но там, за ним, за его прохладным царством, пропитанным болотистым запахом, мчался поезд навстречу городу, навстречу сентябрю.
Дюла закинул удочки, положил ружье рядом и стал смотреть на воду, думая о своей комнате, о маме Пири, о Быке, Блохе и о Юристе, об их классном руководителе Череснеи.
«Будет что порассказать, — подумал он, но тут же почувствовал, что все можно будет изложить в нескольких словах. — Ведь мало что случилось такого особенного. Подробности расскажет Кряж. Разумеется, надо будет договориться, о чем можно говорить дома, о чем нет».
«Пи-ии… пи-ии… — пропели у него над головой молодые лысухи. — Мы тут ищем, чем поживиться».
«Привет, молодежь!» — кивнул Дюла вдогонку прошмыгнувшим мимо него птицам, и на душе у него стало радостно. Он вдруг почувствовал, как близки стали ему свобода и весь этот привольный мир, в котором основываются, правда, на беспощадных законах. Теперь он уже не был для Дюлы чем-то неведомым, и ему уже не казалось, что жизнь этого царства камышей отделена от жизни улиц, домов, школы глубокой пропастью. Нет, существуют какие-то правила, требования, которым необходимо повиноваться как там, так и тут, и тот, кто не подчиняется им, гибнет или, в лучшем случае, отстает от других.
«Стоп!» — леска натянулась, Дюла подсек и отправил в садок бьющегося карася. Теперь Плотовщик уже не волновался и не суетился. Матуле нужна рыба; следовательно, он должен наловить рыбы. Да и Кряж к тому времени проголодается. Он снова закинул удочку и почувствовал, что сам голоден.
«А неплохо бы сейчас съесть соленый рожок… Как давно я их не ел! Соленые рожки с тмином!. Надо будет обернуть учебник. А сидеть я буду снова с Кряжем. Череснеи разрешит, а класс посчитает это само собою разумеющимся».
Плотовщику показалось, что он даже почувствовал специфический запах класса, исходящий от одежды, от ребят, от покрытого мастикой пола… Ему даже почудилось, что он слышит, как заскрипела кафедра.
«Ацел!»
Снова клюнуло, но он опоздал.
«Если я тут буду сидеть и мечтать, то никакой ухи не будет. Плотовщик, возьмись за ум!»
Ниже, у излучины, вдруг испуганно закричала цапля и послышались всплески воды. Дюла посмотрел туда и тотчас же отложил в сторону удочку и схватился за ружье. Над водой кружила большая птица. Внезапно она ринулась вниз, а когда снова взмыла в воздух, в когтях у нее была большая рыба.
Дюла спрятался за куст.
— Эх, если бы сюда полетела! — прошептал он. — Ведь это же коршун!
Птица медленно набирала высоту, постепенно удаляясь. Но вот она повернула, и Дюла решил, что она должна будет пролететь поблизости. И коршун уже действительно был над кустами ракитника.
— Ложись, Серка, ложись!
Коршун летел ровно, медленно. «Надо взять упреждение! Упреждение надо взять, — говорил себе Плотовщик. — Не волнуйся! Бери на метр… Нет, пожалуй, хватит и полметра».
Грянул выстрел. Его «сухой звук прокатился по камышам, а коршун, сложив крылья, рухнул на землю, в кусты».
«Карр… ка-арр!» — испуганно закаркала на дереве ворона, но приблизиться не рискнула.
А Дюла внимательно смотрел на ветку, которую задел падающий коршун. Она еще покачивалась.
«Хорошо! — подумал Плотовщик. — Хорошо!»
Он разрядил ружье, потом отыскал в кустах птицу, которая по-прежнему держала в когтях мертвой хваткой рыбу.
— Что там, Дюла? — спросил Кряж, прибежавший на выстрел.
— Коршуна подстрелил. Подожди, Кряж, я сейчас выберусь из этой чащи. Вот посмотри!
Это было восхитительное мгновение, и Кряж, верный своей дурной привычке, принялся облизывать уголки рта.
— И рыба у него в когтях! Ну, Плотовщик! — Кряж сделал широкий жест, как бы желая сказать, что это уже венец всего, что могло произойти здесь, в царстве камышей.
— Повесь ее, Бела, в тени, но так, чтобы и дядя Матула увидал. А потом ложись.
— Хорошо, я повешу ее, но не лягу. Я искупаюсь.
— Не валяй дурака! Это с больной-то рукой?
— А я и не хочу плавать. Только так, окунуться.
Кряж ушел с коршуном, а Дюла вернулся к своим удочкам; он еще поймал две-три рыбешки, а на пути домой сообщил молодым лысухам, что они могут больше не опасаться злого коршуна.
«Пи-ии… пии-ии…» — благодарно пропищали лысухи и поплыли к другому берегу, потому что у этого берега, немного ниже по течению, Кряж окунал больную руку в воду, смачивал голову и вообще занимался лечебными процедурами. Потом он оделся и подсел к Плотовщику.
— Ну как, лучше себя чувствуешь?
Лучше. Надо же было так провалиться!