Территория жизни: отраженная бездна

Семёнова Елена

– А, вот, это – очень кстати! Педагог ИЗО нам бы очень пригодился!

Глава 3.

Бирюк появился в Ольховатке несколько лет назад и по сей день оставался для деревни диковинным зверем, на которого беззастенчиво таращили глаза, стоило ему показаться на улице. Бабы таращились особенно беззастенчиво. Оно и понятно, Таманцев был мужчина ничего себе. Роста высокого, сухопар, жилист… Клавка Авдотьина подглядела, как он, почти раздетый, выкашивал траву в своём саду, а затем обливался колодезной водой. Впечатлений хватило на два вечера эмоциональных обсуждений с

товарками. Что ж удивляться? На фоне испитых их мужей казался им пришлец богом-аполлоном во плоти. И тем обиднее было, что ни взглядом, ни словом внимания не обратит.

Лицо Таманцева за густой тёмной с сильной проседью бородой и длинными, до плеч, волосами, которые перехватывал он на русский манер чёрной тесьмой, пересекавшей высокий лоб, нелегко было разглядеть. Тонкое, сухое, смуглое… Длинный, острый нос. И глаза – обычно они смотрели вниз, перед собой, но когда поднимались… Никогда не видел Александр Лекарев таких синих глаз. Ярких-ярких. Таким бывает разве что мартовское небо, на которое невыносимо смотреть.

Вот и теперь смотрели они на незваного гостя неотрывно и равнодушно, и неуютно становилось от этого взгляда, и сам отводил Александр взгляд, ёрзал на стуле. А хозяин, нисколько не отягощая себя правилами хорошего тона и гостеприимства, полулежал на ветхой, поточенной мышами софе, машинально крутя в руках ручку, которой перед приходом Лекарева-младшего делал какие-то выписки в тетрадь из толстой книги, обернутой газетой, из-за которой гость не мог прочесть её названия. Чаю не предложил, с койки не поднялся… Впрочем, во всей этой медвежьей берлоге сесть и можно было лишь на хозяйскую софу или на единственный стул. И как так живёт человек? Может, права мать, и он какой-нибудь тайный монах? Эта гипотеза давно прижилась среди селян, хотя и немало огорчила женскую половину. Впрочем, оная быстро утешилась. Если уж от жены мужика увести можно, то уж от Бога-то и подавно? Если и не насовсем, то так, для утехи короткой… Только напрасно Люська-продавщица и фельдшерицына дочка так и норовили завести с пришлецом разговор. Он точно бы и не замечал никого, жил в себе.

Хутор, на котором поселился он, пустовал дотоле больше десяти лет, изба уже на части разваливалась. Таманцев «подлатал» её ровно в меру необходимого. Печь. Ступеньки. Шифер. Ставни поправил лишь в горнице и кухне, остальная часть дома осталась нежилой, и хозяину не было до неё дела. Бурьян прорезал так, чтобы не затронуть зарослей вдоль развалившегося забора – живая изгородь, охранявшая от непрошеных глаз. Вместо сгнивших заборных досок натянул колючую проволоку… Явно негостеприимен был такой хозяин!

Одна машина всё-таки пришла к нему, выгрузили оттуда несколько ящиков. Ребятишки сельские доглядели, что это были книги – единственное богатство Бирюка. Тогда же появились в заброшенном доме и новые жильцы – два крупных, круглых от шерсти щенка, выросших в огромных собак, сходных видом с кавказской овчаркой. Кажется, только к этим двум существам и питал отшельник тёплые чувства.

– И что, вот, так вот ты всегда? – спросил Александр, обозревая книгохранилище, в которое обращена была единственная комната.

– Как – так? – Таманцев поманил к себе лежавшего в углу пса и почесал его за ухом.

– Один… Без работы…

– Я не один, со мной мои собаки и мои книги. Лучшее общество, потому что ни те, ни другие не предают.

– А без работы нескучно?

Бирюк усмехнулся:

– Небось, любопытно тебе, Александр Андреевич, узнать, с каких барышей я существую?

Лекарев-младший немного смутился, но

лукавить не стал – его, привыкшего добывать хлеб в поте лица и искренне призиравшего всякую праздность, действительно, всегда занимал вопрос, как это умудряются люди жить, ничегошеньки не делая:

– Может, и хочу.

– Прожигаю родительское наследство.

– Знать, немного тебе от них осталось.

– Мне хватает. Ты что хотел-то, Андреич? Ведь не побалясничать по-соседски забрёл, так ведь? И не декларацию о доходах моих спрашивать?

– Твоя правда, с делом я к тебе, – вновь не стал отпираться Александр. – Школу нашу закрыть грозят в будущем году. Дескать учеников мало и учителей некомплект! Учитель нам в школу нужен. Зарез как нужен! Девчонка, что в прошлом году взяли, дёру со своим хахалем дала! Я бы таких диплома лишал!

– Я здесь причём? – пожал острыми плечами Таманцев. – Матушка твоя однажды ко мне с этим вопросом обращалась уже. Теперь тебя в переговорщики отец отправил? Мог бы и сам спросить, коль ему нужда есть.

– Это не ему нужда есть! – набычился Александр. – Это детям! Деревне! – нужда есть! Ты что не понимаешь, что без школы Ольховатка загнётся, как другие сёла?

– А со школой не загнётся? Оптимист ты, Андреич!

– Не дадим загнуться!

– Бог в помощь. Только я – причём?

– Как это причём! Тебе что, дела нет до того, что дети школы лишаться? Ты человек образованный, хоть теперь можешь к работе приступить! Где нам посреди года педагогов искать?!

Бирюк поморщился:

– А если я не хочу ни к чему приступать? – глаза его смотрели на гостя по-прежнему невозмутимо. Сложно было Александру терпеть подобную индифферентность, граничащую с хамством, но для пользы дела он сдерживал недовольство.

– Отчего же не хочешь? – спросил хмуро.

– А зачем мне это нужно?

Этот вопрос озадачил Александра. Ему бы и в голову не пришло задать подобный… А Таманцев, меж тем, лаская овчарку, рассуждал:

– В деньгах я не нуждаюсь… Мне хватает того, что у меня есть. От одиночества и скуки я нисколько не страдаю и вовсе не желаю менять мой тихий затвор на ватагу шумных обормотов. Сеять разумное, доброе и вечное я давным-давно уже не имею никакого желания. Не в коня корм… Так зачем же?

– Ну, конечно, – хмыкнул Лекарев-младший. – А на обормотов наплевать, пусть неуками будут, а лучше вовсе без школы останутся. На родителей их наплевать, на школу, на деревню нашу.

Снова поморщился Бирюк:

– Полно, не на парткоме. Тебе на всё это не наплевать, потому что ты заинтересован лично. Твои дети пойдут в эту школу. Ты завёл образцовое хозяйство и, конечно, лелеешь мечту, что его унаследуют твои дети, а затем и внуки, что они укоренятся в этой земле, как их предки. Ты видишь в своём прицеле будущее и для него лезешь из кожи. У тебя предметная цель. Для которой тебе нужна и школа, и сама деревня… А что же я? Я помру, и после меня ничего и никого не останется. Мне не для кого рвать жилы, и никакие мечты меня не увлекают.

– То есть гори всё синим пламенем, если твоя жизнь не удалась? – Александр резко поднялся, с грохотом отодвинув жалобно скрипнувший стул.

– Можно и так сказать, – равнодушно ответил Таманцев, также приподнявшись и свесив босые ноги. – Знаешь, Андреич, когда-то я очень любил слово «долг». Я гнал им себя, как петровской дубиной, без жалости… А потом я стал умнее и понял, что ничего и никому не должен в этой жизни. Как, собственно, и мне, по-видимому, никто не задолжал. И сюда я приехал уж точно не затем, чтобы спасать утопающих…