Территория жизни: отраженная бездна
Шрифт:
– А зачем? – спросил Александр. – Чтобы остаток жизни валяться на софе и читать книги? Зачем тебе и читать в таком случае? Зачем и для кого ты делаешь свои записи? – ткнул он пальцем в тетрадь.
– Это… просто привычка, – развёл руками Таманцев. – Ты прав, эти записи также никому не нужны…
– Знаешь, Сергей Петрович, – Лекарев-младший шагнул к двери, – я в школе к огорчению родителей жутко не любил литературы… Потому что сплошь она населена была нытиками и лодырями, а нормальные люди исчислялись Бульбой да Болконским. И тот, последний в смысле, не без придури.
– А я очень напоминаю тебе население нелюбимой тобой литературы? – вновь усмехнулся Таманцев.
– Именно! – Александр с досадой вышел из Бирюкова лежбища, ругая себя, что послушал мать и вопреки отцовскому заверению в бесполезности этого визита, решился пойти к этому странному человеку с ясными глазами и мутной душой. У крыльца облаяла его басом вторая таманцевская овчарка, и ей тотчас откликнулась из дома первая. Не человечье жильё, а псарня! Прав был отец, если уж матери-дипломатке, ко всякой душе ключ подобрать умевшей, до этого собачьего сердца достучаться не удалось, то и напрасен труд!
Таманцев видел в окно удалявшуюся по сугробам высокую, дородную фигуру молодого фермера. Присвистнул чуть, успокаивая своих собак.
– Полно брехать, это хороший человек. Жизнь его не обломала ещё как нас. Потому и не понять ему нашей нелюдимости… Жаль их… Столько сил их семейством в захолустье это вложено, столько сделано. А зачем? «А мы сеяли-сеяли, а мы вытопчем-вытопчем…» Что толку строить что-либо, если назавтра придёт каток и сметёт с лица земли всё, что ты строил, а заодно и тебя раскатает без жалости. Если вдуматься, то вся история состоит из этого. Великие светочи, собиратели-устроители создавали великие государства, империи. А потом приходили геростраты и обращали их создания в прах. А всё-таки жаль… Их жаль, а в них – себя… Были ж когда-то и мы рысаками, правда, Кряж?
Кряж согласно заворчал и положил медвежью голову на колени Сергею: как всякая хорошая собака, он всегда понимал своего хозяина, и всегда был согласен с ним.
Таманцев не любил, когда кто-то нарушал его затвор. Особенно, если этот кто-то пытался проникнуть в его душу, разбудить в ней надежно запечатанные прежние чувства и желания. Визит Лекарева-младшего был как раз из таких самых неприятных визитов. Всколыхнулась, раздражая нервы, неуёмчивая память. Раздевшись по пояс, Сергей вышел из дома, растёрся снегом и, взяв лопату, принялся чистить дорожки от снега. Однако, и этот труд не давал ему столь желанного забвения.
Сергей Таманцев родился в Н-ске. Отца он не помнил, с матерью они расстались через год после его рождения. Мать, конечно же, во всём винила отца, называя его не иначе, как подлецом и мерзавцем, что детское сознание не без боли усвоило. Мать была очень хороша собой. Высокая, стройная, яркая. Она не походила на советских женщин и, пожалуй, куда органичнее смотрелась бы в новом времени. И это время больше подошло бы для неё, столь далёкой от всего «общественного» индивидуалистки, любившей жить весело и ярко. Н-ск позднесоветских времён не давал достаточного простора для такой жизни.
Мать работала чертёжницей, но умудрялась быть всегда хорошо одетой, посещать все концерты, кинопремьеры, выставки, спектакли. Гардероб справляла ей тётя Паша – старшая сестра, жившая с нею. Странно, лишь многие годы спустя, Сергей понял, какую огромную роль играла в его с матерью жизни тётя Паша. А в детстве вовсе не ощущалось этого. Тётя Паша была в их доме, словно, стыдно сказать, прислуга. А ведь это был в такой же мере её дом, что и матери…
Тётя Паша была старше матери на 8 лет. Она и вырастила мать, когда обе они остались сиротами. Бросила учёбу, работала на заводе – лишь бы любимая сестра Риточка ни в чём не нуждалась. Сестру тётя Паша боготворила. Неказистая, начисто лишённая самолюбия, она полностью посвятила себя своей Риточке и её сыну. А Риточка… смотрела на неё свысока, прятала от глаз своих друзей, стеснялась её необразованности и простосердечия. Мать и сама не имела высшего образования, но компенсировала это знанием всех светских новостей и прочих предметов, необходимых, чтобы поддерживать разговор в «приличном обществе».
А что знала тётя Паша? Ничего особенного… Как поддерживать дом, как готовить вкуснейшие обеды и ужины (ничего лучшего не доводилось Сергею есть в своей жизни), как в домашних условиях на швейной машинке шить платья и костюмы последней моды, в которых затем щеголяла мать, как заботиться о детях…
В детстве мать проводила с Сергеем мало времени. Она была очень требовательна к сыну, к его учёбе, манерам, внешнему виду. Гордая, амбициозная женщина, она мечтала о большом будущем для своего единственного чада. В остальном же воспитанием мальчика занималась тётя Паша, регулярно получавшая от матери нагоняи, что она портит ребёнка.
Как теперь видел Сергей их с тёткой комнату. Зимний вечер, валит хлопьями снег за окном… Он лежит в постели с ангиной и высокой температурой. И ему безумно хочется, чтобы рядом была мама. Чтобы она посидела рядом, приласкала, почитала интересную книжку… За дверью слышен стук её каблуков. Значит, опять уходит куда-то… В театр или на концерт… Ей всегда есть, куда пойти. Раздаётся телефонный звонок, и высокий, сочный голос матери игривым тоном сетует на погоду и благодарит кого-то, кто, видимо, обещает за ней заехать.
Дверь в комнату отворяется, и в неё сперва входит облако духов, а следом сама мать – ослепительно красивая, в новом платье, которое тётя Паша закончила шить три дня тому назад, исколов все руки. Матери оно очень идёт. Хотя ей идёт всё…
– Ну, что, как ты, Серёжа? Паша, ты плохо его лечишь! Он много пропустит в школе, а скоро конец четверти!
– Я делаю всё, что доктор сказал, – тихо откликается Паша. – Риточка, не волнуйся. Волчок у нас крепкий и умный, и с ангиной справится, и с уроками. Ты сама-то закутайся потеплее, не простудись!
– Меня подвезут!
С улицы раздаётся гудок автомобиля.
– Это за мной! – сияюще улыбается мать, целует Серёжу и исчезает, оставляя на память о себе облако духов…
Ни разу тётя Паша не укорила её, не повысила на неё голос, не выказала своего неудовольствия… Она вообще никогда не жаловалась, никогда никого не осуждала.
– Ну, что, серенький волчок, выпьем лекарства, запьём чаем с малиновым вареньем и будем читать? А когда ты поправишься, я испеку тебе твой любимый пирог с черникой!