Точка опоры
Шрифт:
– Наденька, я Володю знаю, он может и забыть...
– А вот и не забыл!
– Рассмеявшись, Владимир Ильич стал рыться в газетах, сложенных стопкой на столе.
Но Анна Ильинична, опередив брата, выхватила из-под газет брошюру, еще пахнущую типографской краской, и подала:
– Вот его подарок!
– Ой, моя сибирская писанина!
– Надежда прижала к груди книжку "Женщина-работница".
– Вот нечаянная радость!
– Как журналист, подчеркиваю, - взмахнул рукой с дымящейся сигаретой Мартов, - удачная
– Мы уже отправили ее в Россию, - сказал Владимир Ильич.
– В Псков, в Киев, на Кавказ... Она пойдет широко, особенно в фабричных районах.
Вошла Вера Засулич; здороваясь, оглядела приезжую:
– Вот вы какая! С косой! Это мне нравится. Только сразу видно русская!
– Повернулась к Мартову: - Дайте сигарету, у меня все кончились. Со вчерашнего дня не было ни дыминки во рту. Под ложечкой сосет.
– Небось не завтракали, Велика Дмитриевна?
– спросил Владимир Ильич.
– Вам бы полезно по утрам выпивать стакан молока.
– Сказали тоже!.. Да лучше табачка на голодный желудок нет ничего! От глубокой затяжки кашлянула, и узкие плечи ее вздрогнули.
– Как там Питер?
– Бурлит. Побоище у Казанского собора подлило масла в огонь. Студенты выпустили стихотворную листовку. В ней, помню, такие строчки:
Со штыком под знамя свободы
Выйдет каждый студент, как солдат!
– Отлично! Ай да питерцы!
– Владимир Ильич потер руки.
– Под красным знаменем готовы - со штыками! Молодцы! Ну, а на заводах как? Идут на помощь студентам?
– Пошли бы... Я это почувствовала за Невской заставой. Повидала там рабочих, своих бывших учеников. На Обуховском готовятся Первого мая выйти на улицу. Собираются выпустить листок. Может подняться весь район. А поднимется ли - не знаю. "Экономисты" вставляют палки в колеса.
– Опять - они!
– Владимир Ильич опустил кулак на стол.
– Об этом надо писать. Искровцы должны всюду проникнуть в комитеты, повернуть их в нашу сторону. Извини, Надя, что перебил! О Питере я не могу молчать, - он нам особенно дорог.
Вошла Инна Леман, тридцатилетняя темноглазая женщина с тонкими полукружьями бровей, секретарь редакции. Она вела за руку белокурого малыша в вельветовой курточке. Мартов подбежал к ней мелкими шажками, принял легкую ротонду, кинул на крючок:
– Димочка! (Он любил эту кличку Инны Гермогеновны.) Вам везет. И все мы наконец-то дождались! Знакомьтесь с преемницей.
– Широким театральным жестом указал на Ульянову.
– Не удивляйтесь, Надежда Константиновна. Разве вам Владимир не писал? Значит, не успел. У нас все-все решено. Отныне вы секретарь. Как говорится, вам и карты в руки. Принимайте, володейте редакционными бумагами. У Димочки, видите, руки связаны, и ей нужен отдых. Но из игры она, я знаю, не выйдет.
– Безусловно, - подтвердила Димка, кивнула всем аккуратно причесанной головой.
–
Той порой Засулич, быстро затушив о подоконник недокуренную сигарету, схватила на руки маленького Вольдемара:
– Волька! Груздочек беленький!
– погладила ребенку волосы, мягкие, как пух, поцеловала в висок.
– Ой, как я по тебе соскучилась!
– Тетя Вель... Вельи...
– Тетя Велика, - подсказала мать.
– Вель... ика тетя, - лепетал мальчуган.
– У тебя конфетка есть?
– Сегодня, Воленька, нет. Но я тебе обязательно куплю.
Димка повернулась к Надежде Константиновне, сказала, что рада ее приезду, что Вольку не с кем оставлять дома, что работать в редакции ей было очень трудно и что муж заждался в Берлине, и она готова сейчас же передать все редакционные бумаги и тетрадки.
– Так уж сразу...
– смущенно проронила Надежда Константиновна.
– А чего же откладывать? Чем скорее, тем лучше. Для меня, понятно. И для вас...
– У Наденьки еще вещи на вокзале, - вступилась Анна Ильинична.
– И она еще не успела оглядеться.
– И, кроме Анны Ильиничны, как я догадываюсь, никто еще не завтракал, - добавил Мартов.
– Теперь бы всем хорошо, скажем, в "Старую крепость".
– Да, да, в "Старую крепость", - согласился Владимир Ильич.
– Тут, Надюша, недалеко.
– А я тем временем все приготовлю, - сказала Инна.
– Если Волька не помешает.
– Вольдемар тоже пойдет в кафе, - объявила Засулич.
– Пить какао. Наклонилась к малышу.
– Хочешь, Воленька? Может, последний раз со мной...
2
В "Старой крепости" все напоминало о старине: в узких окнах поблекли витражи, на стенах пожухли краски росписей, и контуры замков на горных вершинах едва угадывались. Дубовые панели стали черными. По углам маленького зальца, куда вошли искровцы, массивные столы, отгороженные один от другого невысокими барьерами, вместо стульев - широкие лавки.
Прежде чем принять заказ, пожилой кельнер в фартуке из рыжей - летней шкуры косули, сдержанно улыбаясь оттого, что сейчас он поразит посетителей, водрузил на стол фарфоровую вазу с двумя ветками сирени.
– Уже сирень!
– удивилась Анна Ильинична.
– Так рано даже для Баварии!
– Из ботанического сада!
– подчеркнул кельнер.
Анна Ильинична близоруко уткнулась в ветки, отыскивая "счастье" цветочек с пятью лепестками.
– Помнишь, Володя, у нас на Волге? Громадные кусты! Оленька находила "счастье" чаще других...
– Помню. Каждое дерево в саду, каждый куст...
– Во времена Пушкина говорили: сирен, сирены.
– Мартов потряс над столом рукой, будто оделяя всех словами.
– У него - помните?
– Татьяна "мигом обежала куртины, мостики, лужок, аллею к озеру, лесок, кусты сирен переломала, по цветникам летя к ручью".