Точка преломления
Шрифт:
— Хочу есть, — сказала я. — Как ты думаешь, что у нас будет сегодня вечером?
Один удар сердца. Затем еще один.
— Пицца, — ответил он наконец, и я с облегчением выдохнула, потому что он согласился сменить тему. — Может быть, спагетти. И мороженое на десерт. — Уголок его рта приподнялся.
— Звучит заманчиво, — сказала я. Скорее всего, нам подадут тушенку с бобами, но иногда легче было притвориться.
* * *
— Кто хочет мороженого с фруктами?
Я спрятала голову под подушку. Она в самом деле хотела притвориться, будто у нас было мороженое, когда мы даже не могли позволить
— Ну и ладно. Наверное, мне придется все съесть самой.
Я застонала. Рядом со мной, нетронутым, лежал пустой лист бумаги. Сколько писем я написала Чейзу за последние шесть месяцев? Двадцать? Тридцать? И ни одного ответа. Даже о том, что он прибыл в Чикаго и приступил к обучению. Даже о том, что скучает по мне.
Он обещал, что будет писать, и я поверила ему.
Зря.
Пока могла, я игнорировала ворчание в животе, но я знала, что в конечном итоге не смогу избежать представления. Я заставила себя подняться с кровати и потащилась на кухню.
Она сидела за столом, аккуратно сложив руки у миски, полной картофельного пюре мгновенного приготовления, порошок для которого хранился в синей коробке. Одна ложка лежала прямо перед ней, другая — у моего места. Она соорудила из коричневого бумажного пакета что-то вроде пиратской треуголки и царственно водрузила ее себе на голову
— Ты, наверное, меня разыгрываешь, — сказала я.
— О, тебе захотелось мороженого? Даже не знаю, хватит ли тебе, — проворковала она.
Только чтобы развлечь ее, я села. Но не могла посмотреть ей в глаза. Шляпа была слишком нелепой.
Она подняла ложку, набрала в нее солидную порцию пюре и поднесла его ко рту, издавая все самые удовлетворенные звуки.
Я улыбнулась.
Мгновение спустя я взяла ложку. Съела немного.
— Только скажи мне, что когда-то ты ела мороженое вкуснее, — сказала она.
— Когда-то я ела мороженое вкуснее, — сказала я, глотая и пытаясь не захихикать.
На ее лице появилось непонимающее выражение. Затем она метнула в меня через стол полную ложку пюре, которое заляпало мою рубашку.
* * *
— Эй, очнись.
Когда Шон щелкнул пальцами перед моим лицом, я резко выпрямилась. В моей груди все еще ныло от воспоминания. Если бы я знала, что через три месяца мама умрет, я бы никогда не стала спорить с ней из-за чего-то настолько глупого и не кричала бы на нее, когда ей выписывали штрафы. Я бы собрала наши вещи, и мы бы бежали и сейчас были бы в убежище — вместе.
Я попыталась задержать в голове звук ее смеха, но он слился с чужими голосами, раздающимися из коридора. Яснее всех звучало сопрано Кары. Возможно, они снова играли в покер на какую-то вещь, которую кто-то из них принес из города. Наверное, это были конфеты или сигареты. Я скорчилась. Шума, который они производили, хватило бы, чтобы пригласить сюда всю военную базу.
Билли отстранился от компьютера, с отсутствующим выражением лица отбросил волосы назад. Я задремала, пока мы пронизывали систему в поисках информации насчет женских реабилитационных центров Чикаго. В то время как Билли взламывал сервера, а Шон просматривал списки, мне заняться было нечем.
— Иди-ка спать, — сказал мне Шон, прищурившись на экран.
— Я в порядке, — ответила я, зевая. — К тому же, ты мне больше не начальник.
Он бросил на меня едкий взгляд через плечо.
— А я когда-то был тебе начальником? — Увидев мою улыбку, он продолжил: — Я так и думал. Иди давай, я от тебя устаю.
Я сделала, как он сказал, но только потому, что ничем не могла помочь поискам. Я взяла свечу; от ее колеблющегося желтого света стены казались еще более ветхими. Подойдя к своей комнате, я помедлила, прислушиваясь через дверь к дыханию Чейза. Шум из холла, казалось, усилился. Вернулись ребята, которые уходили перед началом комендантского часа. Хьюстон и Линкольн спорили о привлекательной девушке, виденной ими на Площади. Кто-то пел в душе. Стены были слишком тонкими.
Я попыталась представить, как Чейз лежит на кровати, но от этой мысли начала нервничать. Я не знала, стоит ли мне вообще входить в комнату. Чейз плохо спал — я знала, что его сон все еще отравляли кошмары, хоть он никогда о них не говорил. Я могла бы пойти в кладовую и позволить Чейзу получить так необходимый ему отдых.
Не давая себе возможности передумать, я приоткрыла дверь и проскользнула внутрь, осторожно заслоняя огонек свечи рукой. Моим глазам не пришлось долго привыкать к темноте; почти сразу я увидела его, растянувшегося в кресле с побитой молью бархатной обивкой, старательно расположенном у окна — того самого окна, через которое я сбежала, после того как он рассказал мне про маму. Чейз оставил наше одеяло лежать сложенным в ногах продавленного пустого матраса, что находился в центре нашей крошечной комнаты.
Пустого, совсем как я. Потерянная без мамы, не имеющая никакого представления, где искать Ребекку, не видящая смысла в пребывании здесь.
Желтый свет был бледным и плохо помогал моим глазам, но все равно я видела, что Чейз не двигался. Он даже едва дышал. Он был слишком неподвижным, чтобы быть спящим, и я тоже замерла, усмиряя дыхание, чувствуя, как его взгляд скользит по мне, как горячий воск капает на мой большой палец.
Я задула свечу.
Пройдя через комнату, я оставила огарок на подоконнике и, не осознавая, что делаю, забралась к Чейзу на колени. Мои ладони нашли в темноте его лицо, и я провела большими пальцами по его щетинистым скулам к губам, мягким и приоткрытым. Не было времени думать, как он ответит, или вспоминать, что за последние несколько недель мы почти не прикасались друг к другу. Я нуждалась в этом, нуждалась в нем, а он нуждался во мне. Его руки обхватили меня и прижали к себе, а затем я поцеловала его, и он поцеловал меня в ответ, с силой прижав свои губы к моим. Он был живым и теплым, слабо пах потом и мятной зубной пастой, и я сказала себе, что его прикосновение согреет и меня.
Я зажмурила глаза и целовала его с той же силой, умоляя его помочь мне забыть и заставить меня почувствовать что-нибудь, кроме этой бездонной, непримиримой черной дыры, которая зияла внутри меня. Его зубы скользнули по моему подбородку, ущипнули меня за ухо, и от стона, который испустило мое горло, его собственное дыхание зашлось. Он еще крепче прижал меня к себе и придвинулся так близко, что теперь сидел на самом краю кресла. Я думала, что он хотел переместиться на кровать, но он медлил, и в эти влажные, дрожащие мгновения что-то изменилось между нами.