Точка
Шрифт:
– Есть, рассчитан эффект обратной петли. И к тому же Тамерлан уверен, что все будет так же точно, как и эти последние 2 раза, надо просто засечь все, что происходит в процессе. Не приборами. Телом.
–Не моим, командир. Не моим. Мое тело останется здесь, на юге Франции. Мое тело устало от идей и затей. Оно устало от ночи, холода, комбинезона, невесомости и тяжелых ног. И еще оно устало от тебя.
Последняя фраза была чем-то новым в их отношениях. Это был открытый и совершенно недвусмысленный шаг, шаг от него. А к этому капитан еще не успел приготовиться.
–Такое ощущение, – проговорил он после паузы, – что ты сейчас говоришь не только об эксперименте Тамика.
Анна молчала. Все чувства сошли с ее лица. Оно было привычно замершим и холодным, как и почти все последнее время их жизни. Наконец, она перевела взгляд на стоящего над ней мужа. Резко встала, захватив зеленый бокал и уже отвернувшись, бросила через плечо:
–Я не полечу. Делай, как хочешь.
–Что значит, как хочешь?..– Дыхание перехватило, вопрос вышел свистящим и особенно беспомощным.
–То и значит. Мы не привязаны цепями. Хочешь – лети.
И тихо прикрыла за собой дверь.
Григорий откинулся на спинку изогнутого плетеного кресла. Хотелось не думать, ну могут же йоги не думать. От постоянных размышлений он начал чувствовать себя стариком. Весь последний месяц он просидел у этого бассейна в бесконечных размышлениях, время от времени ведя долгий и бесполезный, зато реальный, в отличие от внутреннего, диалог с Тамерланом. Все становилось только хуже, и даже этот волшебный дом уж не помогал. С шумом выдохнув, Григорий прикрыл глаза и начал демонстративно тупым образом проговаривать про себя цифры, изгоняя саму возможность размышлять, а вместе с ней главную мысль, самую мучительную и привычную.
Вызов прозвучал, когда Орлиевский почти совсем заснул под послеобеденным солнцем.
С трудом приоткрыв один глаз, он разглядел силуэт Адэхи Родригеса, сидевшего напротив него с прямой спиной и сложенными на коленях руками.
–Привет. Ты как школьник.
–Все привыкаю к этой штуке, – смущенно пробормотал индеец, пытаясь принять более расслабленную позу.
–Ты можешь выставить позу в настройках, и являйся хоть в образе балерины, даже если ты лежишь в ванне в этот момент.
–Представьте меня голым в ванне, – усмехнулся индеец. – Ладно, поизучаю.
Голограмма пошевелилась, замерцала и явно собралась исчезнуть.
–Эй, давай потом изучай. Чего сказать хотел?
Адэхи снова сидел как гимназист, аккуратно выпрямив спину.
–Я про Илью, капитан.
«Наверное, это самый поганый день с послевоенных времен», – пронеслось в голове у Орлиевского. Судя по тону механика, про Илью он собрался сказать, что нога не приживается.
–Нога не прижилась, капитан. Он снова лежит.
Индеец замолчал, его изображение в меру тоскливо смотрело в капитана сквозь космос.
–Это уже вторая выращенная голень, – заговорил он снова. – Шансов уже почти нет. Ну и денег…
–Где он сейчас?
–Где-то на севере. Не помню точно, Осло, Рейкьявик… Где-то там. Он не выходит на связь.
–Какая-то маниакальная страсть к холоду, – пробормотал Орлиевский. – Как ты узнал?
–Его врач держит меня в курсе. Они предлагают протез, но вы сами понимаете…
–Что я понимаю? – Григорий почти закричал. Он прекрасно все понимал. Никакой протез Илья не примет. Ни один в мире. Сознание собственной неполноценности не даст ему сделать ни одного шага, даже если установить в протез шагающий реактивный двигатель. Он это знал, и Адэхи это знал, И Анна…Капитан заставил себя сделать паузу и заговорил ровно и тускло.
–Сейчас такие протезы, что лучше своих собственных.
–Вы знаете Илью, он не выдержит… То есть, выдержит, но к нам, к полетам не вернется.
Орлиевский вскочил и нервно топтался вокруг голограммы Адэхи
–Капитан, – жалобно попросил тот, – изображение трясется.
Капитан заставил себя сесть, расставил ноги и оперся локтями в колени.
–Это просто голень. Люди нарочно ставят себе металлические части тела. Это же круто…Такие возможности… – бормотал он
–Он не хочет ни с кем говорить. Рассел, его врач, говорит, что он отказывается ухаживать за собой, не встает. Ни с кем не поддерживает связь. Пока его готовили и после пересадки еще разговаривал, а с той недели вообще никакой активности. Гриша… Я вот думаю…
Индеец очень редко называл Орлиевского «Гриша». И это прозвучало как-то особенно бессильно.
–Хочешь, чтобы я слетал?
–А это возможно?
–Он отправит меня вон. Точно.
Оба замолчали. Два силуэта, призрачный и настоящий, один огромный, мощный, словно далекая гора, с прямой спиной школьника и плотно сдвинутыми мускулистыми коленями, второй со склоненной на кулак головой и опущенными плечами. Солнце садилось, в воздухе особенно остро пахло розами.
–Я полечу. Завтра. Говори куда, – проговорил Григорий, не меняя позы, лишь вскинув на Адэхи глаза.
– Я шлю адрес, – голограмма чуть шевельнула кулаком. Орлиевский кивнул, подтверждая получение. – Капитан… Я с вами? – тихо спросил механик.
–Да, – коротко бросил Орлиевский. Так будет легче. Хоть немного легче.
Собачий холод. Снег, больно царапающий лицо, ветер. Пальцы ног стынут, как в московском детстве в меховых ботинках.
Российская зима прочно засела в его памяти. При слове «снег» он снова чувствовал себя десятилетним пацаном, ждущим автобус в черные 8 утра. На дворе 2002 год, холод, ночь, застывшие ступни и цыпки на руках. Уже будучи здоровым, богатым, свободным от всевозможных проблем с перемещением по земному шару сорокалетним мужиком, Орлиевский всегда подсознательно искал теплые и абсолютно бесснежные части планеты. Никакие горнолыжные курорты не могли его соблазнить ни адреналином полета – спуска, ни волшебством пресловутой зимней сказки. Даже к Новому году он относился весьма прохладно.
Он примерно представлял себе, что за погода его ждет в марте в Хельсинки, но действительность оказалось еще жестче. Он попытался стянуть капюшон шнурком вокруг самого носа, чтоб даже запах холода не проникал в его комбинезон, но так было совсем плохо видно, да и не слышно слов Родригеса. А тот как раз рассказывал ему, как долго еще придется мучиться на морозе.
–Две минуты потерпи, капитан. Сейчас дадут такси.
Они только вышли из общего холла порта Хельсинки и шли в рукав к городскому транспорту. До беспилотного такси оставалось метров 50 по морозцу. Но и этого Орлиевскому было более чем достаточно. Он поймал себя на том, что уже очень давно не ходил пешком по незнакомым улицам, даже по пассажирской части аэропорта. Вся жизнь проходила на его собственном шаттле, среди знакомых до миллиметра коридоров транспортных ангаров, переходов, роботов-погрузчиков и звуков системы-координатора. Один и тот же пейзаж и перед глазами, и в ушах.