Только для девочек
Шрифт:
— Вы можете остаться. Даже в Германии знают ваши книги.
— А дети? — спросил Корчак.
— Дети поедут, — ответил эсэсовец.
Корчак молча вошел в вагон. На следующий день он погиб, вместе с детьми — воспитанниками детского дома — в газовой камере лагеря смерти в Треблинке.
— Корчак был уверен и сумел объяснить всему человечеству, что дети — это совсем не зародыши взрослых, а настоящие люди, которые во всем равны взрослым — в праве на свободу, на любовь, на справедливость, — так закончила свой рассказ о Януше Корчаке артистка Валя Костенко.
И тут Валентин Павлович сделал Вале подарок от имени всего
Валя сказала, что она очень тронута тем, что ей дали такую табличку, что она теперь считает себя сотрудником больницы и будет к нам постоянно приходить, и будет рассказывать младшим детям сказки, а старшим читать интересные книжки.
После этого все разошлись, а Валя и Валентин Павлович зашли меня навестить. Ведь я им, можно сказать, старая знакомая. Но Валентина Павловича сейчас же вызвали. Чувствовалось, что ему очень не хочется уходить, но он ушел, его позвали в операционную, а Валя осталась.
— Я теперь даже не понимаю, — смущенно улыбаясь, сказала Валя, — как я до сих пор могла жить без вашего травматологического центра.
Она рассказала, что сегодня познакомилась тут с замечательным человеком, с трехлетним Сашей такой немыслимой красоты и такой невиданной доброты, что если бы его показать со сцены, то зрителям не захотелось бы никакого другого спектакля. Глаза у него совершенно синие, щеки совершенно розовые, волосы совершенно льняные, а сказку про Ивасика-Телесика, который попал к Бабе-Яге, он рассказывает совершенно по-особому, в соответствии со своим характером. По его словам, Ивасик сам обратился к Бабе-Яге: «Бабушка-ягушка, съешь меня, я чистенький, я хорошенький».
Валя обещала привести его в нашу палату, как только он сможет ходить — у него перелом ноги.
И еще она рассказала про другого своего нового знакомого, про четырехлетнего Павлика с заискивающей неуверенной улыбкой, от которой разрывается сердце. Павлика оставили родители. Суд лишил их родительских прав. Его мир — больничная палата. Друзья — соседи по кровати. К ним приходят мамы и папы, приносят им игрушки и конфеты. Их выписывают. Их забирают родители.
А Павлик на чей-то неосторожный вопрос, где его мама и папа, грустно ответил. «Их нету. Они водку пьют». Это они, родители Павлика, в пьяной драке свалили на своего ребенка шкаф и поломали ему ребра.
— И как странно думать, — говорила Валя, — что Павлику, может быть, повезло, когда он попал сюда, в травматологический центр. Здесь у вас в холле висит плакат — выписка из «Декларации прав ребенка»: «Человечество обязано давать ребенку лучшее, что оно имеет». Здесь он и в самом деле получает лучшее из того, что имеет человечество. А дома он получал самое худшее.
— У вас нет портрета писателя Корчака? — неожиданно спросила Вика. — Только посмотреть…
— Нет, — ответила Валя. — Но я постараюсь достать. И принесу.
Глава двадцать первая
Наш учитель физики Борис Борисович однажды на уроке рассказывал об английском математике Тьюринге и о критерии Тьюринга. По этому критерию получается, что если бы человек разговаривал по телефону с роботом и если бы он не смог узнать в своем собеседнике робота, то это бы значило, что у человека нет перед роботом никаких преимуществ. По Тьюрингу выходит, что если человек не может отличить робота от человека, то в умственном отношении он от робота, по сути, ничем не отличается.
Но, может быть, критерий Тьюринга применим не только к роботам, но и к маленьким детям? Ведь как чудесно, как удивительно одарила природа маленьких детей! Они еще ничего будто бы не понимают. Но мимика у них такая, как у больших, как у взрослых, как у тех, кто понимает очень многое.
Грудной ребенок. Ему еще нет и года. У него ничего не болит, он сыт, ему тепло, и он вдруг улыбнется так чисто, так открыто, так счастливо, как это редко увидишь у больших, у взрослых. У них к улыбке всегда еще что-то добавляется: прошлая печаль, недоверие, стеснительность, неумение быть искренним или, что еще хуже, расчет. А так улыбаться, как эта маленькая женщина по имени Инга, которую внесла в нашу палату маленькая женщина по имени Жанна, могут только пухлые шаловливые ангелы на картинах какого-то старого французского художника, забыла, как его фамилия.
У меня есть теория о том, для чего природа делает детей похожими на родителей даже в тех случаях, когда, может быть, родителям лучше бы и не подражать. Это один из способов сохранить и защитить человеческий род. При таком сходстве родители еще больше любят своих детей, еще лучше за ними ухаживают, еще сильнее о них заботятся.
Маленькая Инга была как две капли воды похожа на свою маленькую маму Жанну. Только улыбалась еще лучше, еще чище, и весело и дружелюбно смотрела на нас своими карими глазенками с голубыми, словно подсиненными белками. Разговаривать она еще не умела, но мимикой она ничем не отличалась от взрослых разумных людей, и если исходить из критерия Тьюринга, как я его понимаю, то фактически она действительно не очень отличалась от взрослых людей.
Во всяком случае, маленькая Инга перенесла хирургическую операцию, о которой большинство взрослых, вероятно, даже не имеют представления. Она была самым настоящим «чудом медицины», операцию ей делал сам Светило, сам академик Деревянко, на нее приходили смотреть и изучать студенты-старшекурсники и хирурги, которые повышают свою квалификацию.
С маленькой Ингой произошло несчастье, о котором мне даже не хочется вспоминать. Я даже не знаю всех подробностей. Я старалась не расспрашивать и не слушать. В общем, она была на руках у своей мамы, у Жанны. Они выходили из дому. У них какая-то очень тяжелая, очень массивная дверь. Может, это старая квартира? С такой тяжелой дубовой дверью? Дверь эта от сквозняка или еще от чего-то захлопнулась и раздавила ребенку руку.
Светило, как бог, сделал все заново, восстановил каждую крошечную косточку, сшил каждое мышечное волоконце, соединил тонкие, как волоски, нервы. И рука будет самой настоящей. Валентин Павлович говорил, что на ней даже не останется следов операции, хотя это уж, конечно, не имеет большого значения.
Такую операцию делают под микроскопом. Инструментами, которые можно изготовить и наточить тоже только под микроскопом. На некоторые из них нанесено алмазное покрытие.
Руки хирурга при такой операции неподвижно лежат на металлических подлокотниках специального кресла, работают только пальцы. Ведь сосуды и нервы сшивают нежным точным швом, нитью, тоньше паутины — толщиной в несколько микронов.