Толстой-Американец

Филин Михаил Дмитриевич

Именно Фёдор Толстой, знавший семейство Гончаровых ещё до Отечественной войны (см. главу 3), выступал в качестве свата Александра Пушкина в 1829–1830 годах. Брат Натальи Николаевны, С. Н. Гончаров, впоследствии (17 ноября 1864 года) рассказывал П. И. Бартеневу: «Пушкин, влюбившись в Гончарову, просил Американца графа Толстого, старинного знакомого Гончаровых, чтоб он к ним съездил и попросил позволения привести Пушкина» ^[832] . Наш герой, ведший трудные переговоры с матерью девицы (XIV, 45, 394–395),во многом способствовал успеху матримониального марафона поэта, «милого друга».

832

Бартенев П. И. О Пушкине: Страницы жизни поэта; Воспоминания современников. М., 1992. С. 285.

Словом, в течение ряда лет было всё то, что исстари именуется

почтеннейшим словом — дружба.

Её не поколебал и комичный, мелкотравчатый Зарецкий из шестой главы «Евгения Онегина», которая увидела свет в марте 1828 года:

Вперёд, вперёд, моя исторья! Лицо нас новое зовёт. В пяти верстах от Красногорья, Деревни Ленского, живёт И здравствует ещё доныне В философической пустыне Зарецкий, некогда буян, Картёжной шайки атаман, Глава повес, трибун трактирный, Теперь же добрый и простой Отец семейства холостой, Надёжный друг, помещик мирный И даже честный человек: Так исправляется наш век!.. (VI, 118–119).

В «честном человеке» современники разглядели Американца. Так, П. X. Граббе указал, что «черты из жизни» графа «попали даже в поэму Пушкина „Онегин“» ^[833] . Не мог не заметить отдалённого родства с Зарецким и сам Фёдор Толстой. Другой бы обиделся, а он и бровью не повёл. Хотя Пушкин и создал карикатуру на него, однако поэт не вышел тут (как выходил ранее) за рамки «сатиры нравственной». По части же сатиры наш герой и сам грешил, и другим (вспомним Грибоедова) спускал; позволял очень колко высказываться в свой адрес, «хохотал от души» при этом. По его убеждению, границы жанра были необычайно широки.

833

Граббе. С. 94.

(Позднее пушкинисты тоже пришли к выводу, что прототипом секунданта Владимира Ленского являлся Американец ^[834] . Иногда, впрочем, учёные делают оговорку: «Даже если это так, Пушкин подверг черты реального прототипа существенной переработке» ^[835] .)

Последняя встреча Пушкина и Американца произошла в Москве в мае 1836 года. «Видел я свата нашего Толстого», — сообщил поэт жене 4-го числа (XVI, 111).Посетил он графа, жившего в гостинице И. И. Коппа «Север» (в Глинищевском переулке), и 5 мая (XVI, 112).А через несколько дней приятели обедали у Павла Воиновича Нащокина ^[836] .

834

См., напр.: Лернер Н. О. С кого Пушкин списал Зарецкого? // PC. 1908. № 2. С. 419–427; он же. Новонайденное письмо Пушкина (Пушкин и Толстой-Американец) // ПиС. Вып. XV. СПб., 1911. С. 1–20; Бродский Н. Л. «Евгений Онегин»: Роман А. С. Пушкина. М., 1964. С. 246–247; и др. См. также: С. Л. Толстой. С. 43, 55–57.

835

Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин»: Комментарий. Л., 1983. С. 288. К месту добавим, что некоторые авторы находят также сходство между Американцем и Сильвио, героем пушкинского «Выстрела» (1830); они же считают, что в основу коллизии повести был положен конфликт поэта и нашего героя. Например, биограф графа Фёдора Ивановича пишет: «Рассказ Пушкина „Выстрел“ ещё раз напоминает Толстого-Американца. В Зарецком изображён, так сказать, житейский Толстой, в „Выстреле“, в лице Сильвио, его несколько стилизованный образ, окрашенный некоторым демонизмом. <…> Мне кажется, в „Выстреле“ отразилась ссора Пушкина с Фёдором Толстым» (С. Л. Толстой. С. 57–58; выделено автором).

836

Михаил Семёнович Щепкин: Жизнь и творчество. Т. 2. М., 1984. С. 320.

От судеб нет защиты: Александр Пушкин завершил свои дни таки на дуэли. Надо думать, что Американец, узнав о случившемся, загрустил пуще прежнего ^[837] .

«Пришла беда, отворяй ворота» — это о нём сказано. В тридцатые годы отставной полковник Фёдор Иванович Толстой горевал почти без передышки.

Глава 9. НЕЩАСТИЯ

Всё, что теряем мы невозвратно, я называю нещастием…

Граф

Ф. И. Толстой

837

В дневнике М. П. Погодина за 1837 год рассказывается, как было воспринято москвичами известие о кончине поэта. В ПВС-2 одна из февральских дневниковых записей историка воспроизведена следующим образом: «4. К <Ф.> Толстому и Баратынскому. Все говорили о Пушкине и плакали» (с. 26). Автор настоящей книги рассудил, что тут подразумевается Американец, и упомянул об этих слезах в своих статьях (см. раздел «Библиография»). Потом, однако, выяснилось, что в начале 1837 года граф Фёдор Иванович с семейством был за границей, в Дрездене (Биография Сарры. С. LIV).

Отставной полковник и действительный философ граф Фёдор Иванович Толстой «к пятидесяти годам ухабистой жизни» ^[838] уже зримо постарел, поседел, начинал слегка горбиться, но ещё хранил толику мужского шарма. Силы Американца покуда не истощились вконец, он в меру следил за собой, да и волосы его по-прежнему кудрявились, а глаза — и это, наверное, самое показательное — подчас загорались молодецким огнём.

Вот как описала облик дядюшки в конце двадцатых годов Мария Каменская: «Тогда в Фёдоре Ивановиче не было уже ничего удивительного, он был человек как человек: пожилой, курчавый, с проседью, лицо красное, с большими умными чёрными глазами, и разговаривал, и шутил за столом, как все люди» ^[839] .

838

РГАЛИ. Ф. 195. On. 1. Ед. хр. 1318. Л. 87.

839

Каменская. С. 176. Менее вероятно, что мемуаристка зафиксировала свои впечатления от встречи с Американцем в июне 1836 года.

Спустя десятилетие с лишком Александр Герцен увидел несколько иного Американца: «Один взгляд на наружность старика, на его лоб, покрытый седыми кудрями, на его сверкающие глаза и атлетическое тело показывал, сколько энергии и силы было ему дано от природы» ^[840] .

А у Льва Толстого, двоюродного племянника нашего героя, в памяти с детства отложилось: «Помню его прекрасное лицо: бронзовое, бритое, с густыми белыми бакенбардами до углов рта и такие же белые курчавые волосы» ^[841] .

840

Герцен А. И. Собр. соч.: В 30 т. Т. 8. М., 1956. С. 243.

841

Цит. по: С. Л. Толстой. С. 49–50.

Сказать, изучив мартиролог графа Фёдора Толстого, что тридцатые — они же предзакатные — годы были для графа трудными, — значит ничего не сказать. В это десятилетие Американец лишился почти всего того, что жизненно необходимо простому смертному. Он утратил многое — и многих. «Конечно, я подобен человеку в агонии, но не совсем же ещё и умер; следовательно, мне потребны лекарства, а не гроб» — так характеризовал наш герой свой статус в письме князю П. А. Вяземскому ^[842] .

842

РГАЛИ. Ф. 195. On. 1. Ед. хр. 1318. Л. 99 (выделено Ф. И. Толстым; письмо от 13 ноября 1832 года).

Богато на подлинно эпохальные события было то время. Именно тогда вспыхнул и захлебнулся в крови польский бунт; дважды бесчинствовала в губерниях холера; издали Полное собрание и Свод законов Российской империи; заключили важные союзные договоры и конвенции; был утверждён государственный гимн державы; в Отечестве открывались университеты, институты и академии; построили железную дорогу от Петербурга до Царского Села; учредили Археографическую комиссию и Училище правоведения; правительство изыскивало средства к улучшению состояния крестьян разных званий; во Франции пали Бурбоны, а у нас вознеслась Александровская колонна и обратился в пепел Зимний дворец…

Всё перечисленное и многое другое, похоже, мало коснулось нашего героя: Американца как будто переместили из николаевского царствования в иное измерение. Он в тридцатые годы просто брёл, спотыкаясь и думая о близкой домовине, по жизни — брёл от января к декабрю, от огорчения к разочарованию, от потери к потере…

А начиналось всё очень даже недурственно — с любимых удовольствий…

В марте 1830 года Москву посетил император Николай Павлович, и верноподданный Американец отметил августейший визит самым добросовестным образом. Так, 16-го числа, когда царь уже покинул Белокаменную, граф с трудом сумел добавить несколько строк к письму А. С. Пушкина, которое было адресовано П. А. Вяземскому, в Петербург: