Том 18. Лорд Долиш и другие
Шрифт:
— Почему?
— Ты прекрасно знаешь, что тебе полегчало. Ты рад, ты чрезвычайно рад!
Пикеринг возмутился, и тут же понял, что это правда. Кто бы мог подумать? Совсем недавно он ощущал себя, как Люцифер, павший с неба. И вот — появилась серебряная каемка. Подсознание поднажало.
— Не лги себе! — сказало оно. — Вечно все себе лгут. А ты взгляни честно. Ты прекрасно знаешь, что думать не желал о браке. Ты застенчив. Ты не любишь суеты. А тут еще — эта барышня. Что ты о ней знаешь? Да, недурна. Но нужно ли это
Живешь ты тихо, хорошо, но если взбрело жениться — не на ней же! Ты немолодой, мирный человек. Ты хочешь уютно идти по жизни, она — плясать фокстрот. Конечно, если бы ты ее любил… Но ты ее не любишь, она тебя просто приворожила. Советую тебе праздновать годовщину этой ссоры. Можешь пожертвовать деньги на больницу, тоже из благодарности. Не знаю, сколько ты проживешь — без этих глупостей дольше — но такого счастья, как сейчас, у тебя уже не будет.
— Как ты право! — с восторгом откликнулся Пикеринг. — Странно, я сам не догадался.
Зашевелилась ручка. Хорошо, если бы Роско Шериф. Он его скучно встретил, а сейчас — ого-го, держись! Есть два прекрасных анекдота…
Но то была Клара. Взор у нее был странный, мягкий, покаянный, что ли. Вроде блудного сына или, точнее, дочери.
— Дадли!
Она робко улыбнулась. Щеки ее пылали, глаза сияли. Он посмотрел на нее, и с ним стало что-то делаться.
Как же слаб человек, как он жалок! Поистине червяк. Гордится разумом, а увидит сияющий взгляд — и превращается в промокашку. Только что миллионер презирал и брак, и женщин, он благодарил Провидение — и что же? Разум исчез.
— Дадли!
Подсознание попыталось снова.
— Осторожно, — шепнуло оно.
— Дадли, — сказала Клара, — нам надо поговорить. «Без записи нельзя! Беги! Скрывайся!»
Пикеринг не скрылся. Клара подошла к нему, жалобно улыбаясь. 197 фунтов затрепетали. Теперь он ощущал, что брак — синоним рая.
Клара села на ручку кресла.
— Олух! — сказало подсознание.
Клара погладила его руку. Подсознание сказало: «Балбес».
— Дадли, мой дорогой, — нежно проговорила Клара, — я ужасная дура. Я ужасно виновата. А ты — самый лучший, самый добрый, самый кроткий человек. Прости меня.
Губы его молча шевелились. Она прикоснулась губами к лысине.
— Где оно?
— Э?
— Куда ты его положил? Тут вмешалось подсознание.
«Кретин, болван, балбес, олух, слабоумный, — сказало оно. — Ты что, меня не слышал?»
«Она такая красивая, — напомнил Пикеринг. — Посмотри хотя бы на глаза».
«Она — железка».
«Ты неправо».
«Право».
«Она меня любит!»
«Ничего подобного».
Клара пожала плечами.
— Дадли, о чем ты задумался? Где кольцо? Он его вынул. Она его рассмотрела.
— Я чуть не разбила твое сердце…
«Беги!
Пикеринг не сбежал в Японию. Он смотрел на Клару, любуясь серым сиянием глаз, очерком щеки, нежностью шеи. Как можно слушать это подсознание? Как можно допустить на миг, что она — не совершенство?
— Вот! — сказала Клара, надевая кольцо.
— Все хорошо, — прибавила она, прикасаясь к лысине.
— Все хорошо, — согласился он.
— Тогда поцелуй меня. Он это сделал.
— Дадли, миленький, — сказала Клара, — мы будем уж-жасно счастливы.
— А то! — вскричал он. Подсознание молчало, утратив дар речи.
Расставшись с Кларой, Билл тихо постоял. Двигаться он не мог. Все силы ушли на объяснение. Как ни странно, в тяжелые минуты добрые свойства не помогают. Скромность, к примеру, считают добрым свойством. Она умягчает душу и помогает понять ближнего. Однако Биллу помогла бы гордость. Клара сумела ранить его. Кто он, в конце концов, чтобы заслужить любовь Элизабет?
Он принадлежал к тем редким людям, которые верят в достоинства ближних больше, чем в их недостатки, а по отношению к себе — в точности наоборот. Это и зовется скромностью, а если хотите — робостью. Он был невысокого мнения о себе.
Наконец он побрел к дому, несчастный и усталый. Надо было лечь и заснуть, утро — мудренее…
Дверь была открыта, и за ней слышались голоса. Шли они сверху. Говорил Натти, и так резко, что каждое слово было слышно.
— Конечно, ты его не выносишь, но пять миллионов… Билл кинулся к себе и сел на кровать. Дверь захлопнулась. Значит, это правда!
Кто-то постучался. Потом — еще раз. Дверь чуть-чуть приоткрылась.
— Вы тут, Билл?
Голос ее. В щелку двери можно разглядеть и фигуру.
— Билл!
Ответить он не мог, только глотал.
— Да? — выговорил он.
— Вы сейчас пришли?
— Да.
— Значит… вы слышали?
— Да.
Повисло молчание, потом дверь тихо закрылась.
Проснулся он в десять часов. Первым его чувством был стыд. Как же он мог проспать целую ночь? Где тонкость, где ранимость? Где высшие чувства? Одно слово, бревно. Он не оправдывал себя усталостью, просто был собой недоволен. Все ушло — и надежда, и радость, и достоинство.
Элизабет он встретил в коридоре. К одиннадцати годам создания женского пола обретают умение себя вести, которого мужчинам не достигнуть и к восьмидесяти. Она была бледновата, немного устала — но и все. Веселой бы ее не назвали, а сдержанной — пожалуйста.
— Надеюсь, я вас не разбудила? Вам бы еще поспать.
Он сильнее запрезирал себя — бездушное чучело, ему бы только спать.
— Мы уже позавтракали. Натти пошел гулять, какая погода! Ваш завтрак — в духовке.
Ну, что это! Хорошо, сон, но еще и еда!