Том 3. Басни, стихотворения, письма

Крылов Иван Андреевич

   Какой порядок ни затей, Но если он в руках бессовестных людей,    Они всегда найдут уловку, Чтоб сделать там, где им захочется, сноровку. В овечьи старосты у Льва просился Волк.    Стараньем кумушки Лисицы,   Словцо о нем замолвлено у Львицы. Но так как о Волках худой на свете толк, И не сказали бы, что смотрит Лев на лицы,   То велено звериный весь народ     Созвать на общий сход,    И расспросить того, другого, Что в Волке доброго он знает иль худого. Исполнен и приказ: все звери созваны. На сходке голоса чин-чином собраны:    Но против Волка нет ни слова, И Волка велено в овчарню посадить.    Да что же Овцы говорили?   На сходке ведь они уж, верно, были?—   Вот то-то нет! Овец-то и забыли!   А их-то бы всего нужней спросить.

Книга пятая

Демьянова уха

    «Соседушка, мой свет!     Пожалуйста, покушай».— «Соседушка, я сыт по горло». — «Нужды нет,    Еще тарелочку; послушай: Ушица, ей-же-ей, на славу сварена!» — «Я три тарелки съел». — «И,

полно, что за счеты:     Лишь стало бы охоты,—    А то во здравье: ешь до дна!    Что за уха! Да как жирна: Как будто янтарем подернулась она.    Потешь же, миленький дружочек! Вот лещик, потроха, вот стерляди кусочек! Еще хоть ложечку! Да кланяйся, жена!» Так потчевал сосед-Демьян соседа-Фоку И не давал ему ни отдыху, ни сроку; А с Фоки уж давно катился градом пот. Однако же еще тарелку он берет:    Сбирается с последней силой И — очищает всю. «Вот друга я люблю!» Вскричал Демьян: «зато уж чванных не терплю.   Ну, скушай же еще тарелочку, мой милой!»     Тут бедный Фока мой, Как ни любил уху, но от беды такой,      Схватя в охапку      Кушак и шапку,    Скорей без памяти домой —   И с той поры к Демьяну ни ногой. Писатель, счастлив ты, коль дар прямой имеешь: Но если помолчать во время не умеешь   И ближнего ушей ты не жалеешь: То ведай, что твои и проза и стихи Тошнее будут всем Демьяновой ухи.

Мышь и крыса

«Соседка, слышала ль ты добрую молву?»    Вбежавши, Крысе Мышь сказала — «Ведь кошка, говорят, попалась в когти льву?   Вот отдохнуть и нам пора настала!» —     «Не радуйся, мой свет»,    Ей Крыса говорит в ответ:    «И не надейся попустому!    Коль до когтей у них дойдет,    То, верно, льву не быть живому:    Сильнее кошки зверя нет!» Я сколько раз видал, приметьте это сами:    Когда боится трус кого,    То думает, что на того    Весь свет глядит его глазами.

Чиж и голубь

Чижа захлопнула злодейка-западня:   Бедняжка в ней и рвался, и метался, А Голубь молодой над ним же издевался.   «Не стыдно ль», говорит: «средь бела дня       Попался!    Не провели бы так меня:    За это я ручаюсь смело». Ан смотришь, тут же сам запутался в силок.       И дело! Вперед чужой беде не смейся, Голубок.

Водолазы

Какой-то древний царь впал в страшное сомненье: Не более ль вреда, чем пользы, от наук?   Не расслабляет ли сердец и рук       Ученье?   И не разумнее ль поступит он, Когда ученых всех из царства вышлет вон? Но так как этот царь, свой украшая трон, Душою всей радел своих народов счастью      И для того     Не делал ничего    По прихоти, иль по пристрастью,—    То приказал собрать совет, В котором всякий бы, хоть слогом не кудрявым,    Но с толком лишь согласно здравым    Свое представил: да, иль нет; То есть, ученым вон из царства убираться, Или попрежнему в том царстве оставаться?   Однако ж как совет ни толковал:    Кто сам свой голос подавал, Кто голос подавал работы секретарской,    Всяк только дело затемнял И в нерешимости запутывал ум царской.   Кто говорил, что неученье тьма;    Что не дал бы нам бог ума,   Ни дара постигать вещей небесных,     Когда бы он хотел.   Чтоб человек не боле разумел     Животных бессловесных,    И что, согласно с целью сей,   Ученье к счастию ведет людей.     Другие утверждали, Что люди от наук лишь только хуже стали:     Что всё ученье бред,    Что от него лишь нравам вред,    И что, за просвещеньем вслед,   Сильнейшие на свете царства пали.    Короче: с обеи́х сторон,    И дело выводя и вздоры,    Бумаги исписали горы, А о науках спор остался не решен; Царь сделал более. Созвав отвсюду он Разумников, из них установил собранье И о науках спор им предложил на суд.    Но способ был и этот худ, Затем, что царь им дал большое содержанье:   Так в голосах между собой разлад    Для них был настоящий клад;    И если бы им волю дали,    Они б доныне толковали     Да жалованье брали.   Но так как царь казною не шутил,   То он, приметя то, их скоро распустил. Меж тем час-от-часу впадал в сомненье боле. Вот как-то вышел он, сей мыслью занят, в поле,     И видит пред собой   Пустынника, с седою бородой    И с книгою в руках большой. Пустынник важный взор имел, но не угрюмый;    Приветливость и доброта Улыбкою его украсили уста, А на челе следы глубокой видны думы. Монарх с пустынником вступает в разговор   И, видя в нем познания несчетны, Он просит мудреца решить тот важный спор: Науки более ль полезны или вредны? «Царь!» старец отвечал: «позволь, чтоб пред тобой    Открыл я притчею простой, Что́ размышленья мне внушили многолетны».   И, с мыслями собравшись, начал так:     «На берегу, близ моря,     Жил в Индии рыбак; Проведши долгий век и бедности, и горя, Он умер и троих оставил сыновей.      Но дети, видя, Что с нуждою они кормились от сетей   И ремесло отцовско ненавидя,   Брать дань богатее задумали с морей,     Не рыбой, — жемчугами;    И, зная плавать и нырять,     Ту подать доправлять      Пустились сами. Однако ж был успех различен всех троих:    Один, ленивее других,    Всегда по берегу скитался; Он даже не хотел ни ног мочить своих   И жемчугу того лишь дожидался,    Что выбросит к нему волной:     А с леностью такой     Едва-едва питался.       Другой,    Трудов нимало не жалея,     И выбирать умея    Себе по силе глубину, Богатых жемчугов нырял искать по дну:    И жил, всечасно богатея. Но третий, алчностью к сокровищам томим,    Так рассуждал с собой самим: «Хоть жемчуг находить близ берега и можно, Но, кажется, каких сокровищ ждать не должно,    Когда бы удалося мне Достать морское дно на самой глубине?   Там горы, может быть, богатств несчетных: Кораллов, жемчугу и камней самоцветных,    Которы стоит лишь достать       И взять».   Сей мыслию пленясь, безумец вскоре    В открытое пустился море, И, выбрав, где была чернее глубина, В пучину кинулся; но, поглощенный ею,    За дерзость, не доставши дна,    Он жизнью заплатил своею.    «О, царь!» примолвил тут мудрец: «Хотя в ученьи зрим мы многих благ причину,   Но дерзкий ум находит в нем пучину    И свой погибельный конец,     Лишь с разницею тою Что часто в гибель он других влечет с собою».

Госпожа и две служанки

  У Барыни, старушки кропотливой,    Неугомонной и брюзгливой, Две были девушки, Служанки, коих часть   Была с утра и до глубокой ночи,    Рук не покладывая, прясть.    Не стало бедным девкам мочи:    Им будни, праздник — всё равно;    Нет угомона на старуху: Днем перевесть она не даст за пряжей духу; Зарей, где спят еще, а уж у них давно    Пошло плясать веретено. Быть может, иногда б старуха опоздала:   Да в доме том проклятый был петух:    Лишь он вспоет — старуха встала, Накинет на себя шубейку и треух,    У печки огонек вздувает,   Бредет, ворча, к прядильщицам в покой, Расталкивает их костлявою рукой,    А заупрямятся, — клюкой, И сладкий на заре их сон перерывает.     Что будешь делать с ней?   Бедняжки морщатся, зевают, жмутся   И с теплою постелею своей,   Хотя не хочется, а расстаются; На-завтрее опять, лишь прокричит петух,   У девушек с хозяйкой сказка та же:    Их будят и морят на пряже.    «Добро же ты, нечистый дух!» Сквозь зубы пряхи те на петуха ворчали: «Без песен бы твоих мы, верно, боле спали;    Уж над тобою быть греху!»   И, выбравши случа́й, без сожаленья, Свернули девушки головку петуху. Но что ж? Они себе тем ждали облегченья;    Ан в деле вышел оборот      Совсем не тот: То правда, что петух уж боле не поет —     Злодея их не стало: Да Барыня, боясь, чтоб время не пропало, Чуть лягут, не дает почти свести им глаз И рано так будить их стала всякий раз, Как рано петухи и сроду не певали.    Тут поздно девушки узнали, Что из огня они, да в полымя попали. Так выбраться желая из хлопот, Нередко человек имеет участь ту же:    Одни лишь только с рук сживёт,    Глядишь — другие нажил хуже!

Камень и червяк

  «Как расшумелся здесь! Какой невежа!» Про дождик говорит на ниве Камень, лежа: «А рады все ему, пожалуй — посмотри!   И ждали так, как гостя дорогого,    А что́ же сделал он такого?    Всего-то шел часа два-три.    Пускай же обо мне расспросят! Так я уж веки здесь: тих, скромен завсегда. Лежу смирнёхонько, куда меня ни бросят: А не слыхал себе спасибо никогда.    Не даром, право, свет поносят: В нем справедливости не вижу я никак».—    «Молчи!» сказал ему Червяк: «Сей дождик, как его ни кратко было время,    Лишенную засухой сил    Обильно ниву напоил, И земледельца он надежду оживил; А ты на ниве сей пустое только бремя». Так хвалится иной, что служит сорок лет:   А проку в нем, как в этом Камне нет.

Медведь у пчел

   Когда-то, о весне, зверями В надсмотрщики Медведь был выбран над ульями, Хоть можно б выбрать тут другого поверней    Затем, что к меду Мишка падок,     Так не было б оглядок;   Да, спрашивай ты толку у зверей!     Кто к ульям ни просился,    С отказом отпустили всех,      И, как на-смех,     Тут Мишка очутился.      Ан вышел грех: Мой Мишка потаскал весь мед в свою берлогу.    Узнали, подняли тревогу,    По форме нарядили суд,     Отставку Мишке дали      И приказали, Чтоб зиму пролежал в берлоге старый плут.    Решили, справили, скрепили;    Но меду всё не воротили.   А Мишенька и ухом не ведет:    Со светом Мишка распрощался,    В берлогу теплую забрался    И лапу с медом там сосет,    Да у моря погоды ждет.

Зеркало и обезьяна

Мартышка, в Зеркале увидя образ свой.   Тихохонько Медведя толк ногой:   «Смотри-ка», говорит: «кум милый мой!     Что́ это там за рожа? Какие у нее ужимки и прыжки!    Я удавилась бы с тоски, Когда бы на нее хоть чуть была похожа.     А, ведь, признайся, есть Из кумушек моих таких кривляк пять-шесть: Я даже их могу по пальцам перечесть».—    «Чем кумушек считать трудиться, Не лучше ль на себя, кума, оборотиться?»     Ей Мишка отвечал. Но Мишенькин совет лишь попусту пропал.    Таких примеров много в мире: Не любит узнавать ни кто себя в сатире.    Я даже видел то вчера: Что Климыч на-руку нечист, все это знают;    Про взятки Климычу читают. А он украдкою кивает на Петра.

Комар и пастух

Пастух под тенью спал, наделся на псов,   Приметя то, змея из-под кустов   Ползет к нему, вон высунувши жало;   И Пастуха на свете бы не стало: Но сжаляся над ним, Комар, что было сил,     Сонливца укусил.   Проснувшися, Пастух змею убил; Но прежде Комара спросонья так хватил,   Что бедного его как не бывало.