Том 3. Басни, стихотворения, письма

Крылов Иван Андреевич

Мальчик и змея

  Мальчишка, думая поймать угря,   Схватил Змею и, во́ззрившись, от страха    Стал бледен, как его рубаха. Змея, на Мальчика спокойно посмотря, «Послушай», говорит: «коль ты умней не будешь, То дерзость не всегда легко тебе пройдет. На сей раз бог простит; но берегись вперед,      И знай, с кем шутишь!»

Пловец и море

На берег выброшен кипящею волной, Пловец с усталости в сон крепкий погрузился; Потом, проснувшися, он Море клясть пустился.    «Ты», говорит: «всему виной!    Своей лукавой тишиной    Маня к себе, ты нас прельщаешь   И, заманя, нас в безднах поглощаешь». Тут Море, на себя взяв Амфитриды вид,    Пловцу, явяся, говорит:    «На что винишь меня напрасно! Плыть

по водам моим ни страшно, ни опасно; Когда ж свирепствуют морские глубины, Виной тому одни Эоловы сыны:    Они мне не дают покою. Когда не веришь мне, то испытай собою: Как ветры будут спать, отправь ты корабли,   Я неподвижнее тогда земли».   И я скажу совет хорош, не ложно; Да плыть на парусах без ветру невозможно.

Осел и мужик

   Мужик на лето в огород     Наняв Осла, приставил Ворон и воробьев гонять нахальный род.    Осел был самых честных правил:   Ни с хищностью, ни с кражей незнаком: Не поживился он хозяйским ни листком, И птицам, грех сказать, чтобы давал потачку; Но Мужику барыш был с огорода плох. Осел, гоняя птиц, со всех ослиных ног,   По всем грядам и вдоль и поперёг,     Такую поднял скачку, Что в огороде всё примял и притоптал.   Увидя тут, что труд его пропал,    Крестьянин на спине ослиной    Убыток выместил дубиной. «И ништо!» все кричат: «скотине поделом!      С его ль умом     За это дело браться?» А я скажу, не с тем, чтоб за Осла вступаться; Он, точно, виноват (с ним сделан и расчет),    Но, кажется, не прав и тот, Кто поручил Ослу стеречь свой огород.

Волк и журавль

   Что волки жадны, всякий знает:     Волк, евши, никогда     Костей не разбирает. За то на одного из них пришла беда:    Он костью чуть не подавился.   Но может Волк ни охнуть, ни вздохнуть;    Пришло хоть ноги протянуть!   По счастью, близко тут Журавль случился. Вот, кой-как знаками стал Волк его манить    И просит горю пособить.     Журавль свой нос по шею Засунул к Волку в пасть и с трудностью большею   Кость вытащил и стал за труд просить.    «Ты шутишь!» зверь вскричал коварный:   «Тебе за труд? Ах, ты, неблагодарный! А это ничего, что свой ты долгий нос И с глупой головой из горла цел унес!    Поди ж, приятель, убирайся, Да берегись: вперед ты мне не попадайся».

Пчела и мухи

Две Мухи собрались лететь в чужие кра́и, И стали подзывать с собой туда Пчелу:    Им насказали попугаи О дальних сторонах большую похвалу. Притом же им самим казалося обидно,    Что их, на родине своей,    Везде гоняют из гостей; И даже до чего (ка́к людям то не стыдно,    И что они за чудаки!):   Чтоб поживиться им не дать сластями     За пышными столами, Придумали от них стеклянны колпаки; А в хижинах на них злодеи пауки. «Путь добрый вам», Пчела на это отвечала:       «А мне   И на моей приятно стороне. От всех за соты я любовь себе сыскала —    От поселян и до вельмож.      Но вы летите,      Куда хотите!    Везде вам будет счастье то ж: Не будете, друзья, нигде, не быв полезны,    Вы ни почтенны, ни любезны,   А рады пауки лишь будут вам       И там».   Кто с пользою отечеству трудится,    Тот с ним легко не разлучится; А кто полезным быть способности лишен, Чужая сторона тому всегда приятна: Не бывши гражданин, там мене презрен он, И никому его там праздность не досадна.

Муравей

Какой-то Муравей был силы непомерной, Какой не слыхано ни в древни времена; Он даже (говорит его историк верной) Мог поднимать больших ячменных два зерна! Притом и в храбрости за чудо почитался:    Где б ни завидел червяка,     Тотчас в него впивался И даже хаживал один на паука.    А тем вошел в такую славу    Он в муравейнике своем, Что только и речей там было, что о нем. Я лишние хвалы считаю за отраву; Но этот Муравей был не такого

нраву:      Он их любил,     Своим их чванством мерил      И всем им верил: А ими, наконец, так голову набил,    Что вздумал в город показаться,    Чтоб силой там повеличаться.    На самый крупный с сеном воз    Он к мужику спесиво всполз    И въехал в город очень пышно;   Но, ах, какой для гордости удар! Он думал, на него сбежится весь базар,      Как на пожар;    А про него совсем не слышно:   У всякого забота там своя.   Мой Муравей, то взяв листок, потянет,    То припадет он, то привстанет:    Никто не видит Муравья. Уставши, наконец, тянуться, выправляться,   С досадою Барбосу он сказал, Который у воза хозяйского лежал:    «Не правда ль, надобно признаться,     Что в городе у вас    Народ без толку и без глаз? Возможно ль, что меня никто не примечает,    Как ни тянусь я целый час;     А, кажется, у нас    Меня весь муравейник знает».   И со стыдом отправился домой.     Так думает иной       Затейник,   Что он в подсолнечной гремит.      А он — дивит     Свой только муравейник [2] .

Пастух и море

Пастух в Нептуновом соседстве близко жил: На взморье, хижины уютной обитатель, Он стада малого был мирный обладатель    И век спокойно проводил. Не знал он пышности, зато не знал и горя,    И долго участью своей Довольней, может быть, он многих был царей.    Но, видя всякий раз, как с Моря Сокровища несут горами корабли, Как выгружаются богатые товары    И ломятся от них анбары, И как хозяева их в пышности цвели,     Пастух на то прельстился; Распродал стадо, дом, товаров накупил,   Сел на корабль — и за Море пустился. Однако же поход его не долог был;    Обманчивость, Морям природну, Он скоро испытал: лишь берег вон из глаз,     Как буря поднялась; Корабль разбит, пошли товары ко дну,    И он насилу спасся сам.   Теперь опять, благодаря Морям, Пошел он в пастухи, лишь с разницею тою,    Что прежде пас овец своих,    Теперь пасет овец чужих Из платы. С нуждою, однако ж, хоть большою, Чего не сделаешь терпеньем и трудом?    Не спив того, не съев другова, Скопил деньжонок он, завелся стадом снова, И стал опять своих овечек пастухом.   Вот, некогда, на берегу морском,     При стаде он своем      В день ясный сидя       И видя, Что на Море едва колышется вода     (Так Море присмирело), И плавно с пристани бегут по ней суда: «Мой друг!» сказал: «опять ты денег захотело,   Но ежели моих — пустое дело!   Ищи кого иного ты провесть,    От нас тебе была уж честь.    Посмотрим, как других заманишь, А от меня вперед копейки не достанешь».

2

Заключительное нравоучение первоначально читалось:

Так, дворянин или чиновник там иной В уезде у себя и важен, и завиден.     И всех он там знатней,     И всех славней,     И всех умней, В столицу ж приезжай — как этот муравей,    Чуть-чуть он будет виден.

Баснь эту лишним я почел бы толковать;    Но как здесь к слову не сказать,    Что лучше верного держаться, Чем за обманчивой надеждою гоняться? Найдется тысячу несчастных от нее   На одного, кто не был ей обманут,    А мне, что́ говорить ни станут,    Я буду всё твердить свое: Что впереди — бог весть; а что мое — мое!

Крестьянин и змея

   К Крестьянину вползла Змея    И говорит: «Сосед! начнем жить дружно! Теперь меня тебе стеречься уж не нужно; Ты видишь, что совсем другая стала я И кожу нынешней весной переменила». Однако ж Мужика Змея не убедила.     Мужик схватил обух   И говорит: «Хоть ты и в новой коже,    Да сердце у тебя всё то же».    И вышиб из соседки дух.