Том 3. Басни, стихотворения, письма

Крылов Иван Андреевич

Щука

   На Щуку подан в суд донос.   Что от нее житья в пруде не стало;    Улик представлен целый воз,   И виноватую, как надлежало,   На суд в большой лохани принесли.    Судьи невдалеке сбирались;    На ближнем их лугу пасли; Однако ж имена в архиве их остались:     То были два Осла, Две Клячи старые, да два иль три Козла;   Для должного ж в порядке дел надзора Им придана была Лиса за Прокурора.    И слух между народа шел, Что Щука Лисыньке снабжала рыбный стол; Со всем тем, не было в судьях лицеприязни,   И то сказать, что Щукиных проказ Удобства не было закрыть на этот раз. Так делать нечего: пришло писать указ, Чтоб виноватую предать позорной казни   И, в страх другим, повесить на суку. «Почтенные судьи!» Лиса тут приступила: «Повесить мало: я б ей казнь определила, Какой не видано у нас здесь на веку: Чтоб было впредь плутам и страшно, и опасно —   Так утопить

ее в реке». — «Прекрасно!» Кричат судьи. На том решили все согласно.    И Щуку бросили — в реку!

Кукушка и орел

Орел пожаловал Кукушку в Соловьи.     Кукушка, в новом чине,    Усевшись важно на осине,    Таланты в музыке свои     Выказывать пустилась;     Глядит — все прочь летят, Одни смеются ей, а те ее бранят.    Моя Кукушка огорчилась И с жалобой на птиц к Орлу спешит она. «Помилуй!» говорит: «по твоему веленью   Я Соловьем в лесу здесь названа;   А моему смеяться смеют пенью!» — «Мой друг!» Орел в ответ: «я царь, но я не бог. Нельзя мне от беды твоей тебя избавить. Кукушку Соловьем честить я мог заставить; Но сделать Соловьем Кукушку я не мог».

Бритвы

С знакомцем съехавшись однажды я в дороге, С ним вместе на одном ночлеге ночевал.   Поутру, чуть лишь я глаза продрал, И что же узнаю? — Приятель мой в тревоге: Вчера заснули мы меж шуток, без забот; Теперь я слушаю — приятель стал не тот.   То вскрикнет он, то охнет, то вздохнет. «Что сделалось с тобой, мой милый?.. Я надеюсь,   Не болен ты». — «Ох! ничего: я бреюсь».— «Как! только?» Тут я встал — гляжу: проказник мой У зеркала сквозь слез так кисло морщит рожу, Как будто бы с него содрать сбирались кожу. Узнавши, наконец, вину беды такой, «Что́ дива?» я сказал: «ты сам себя тиранишь.     Пожалуй, посмотри:   Ведь у тебя не Бритвы — косари; Не бриться — мучиться ты только с ними станешь».—     «Ох, братец, признаюсь,     Что Бритвы очень тупы! Ка́к этого не знать? Ведь мы не так уж глупы; Да острыми-то я порезаться боюсь».—   «А я, мой друг, тебя уверить смею,   Что Бритвою тупой изрежешься скорей,   А острою обреешься верней:     Умей владеть лишь ею».   Вам пояснить рассказ мой я готов: Не так ли многие, хоть стыдно им признаться,     С умом людей — боятся, И терпят при себе охотней дураков?

Сокол и червяк

В вершине дерева, за ветку уцепясь,     Червяк на ней качался. Над Червяком Сокол, по воздуху носясь,   Так с высоты шутил и издевался: «Каких ты, бедненький, трудов не перенес! Что́ ж прибыли, что ты высоко так заполз? Какая у тебя и воля, и свобода? И с веткой гнешься ты, куда велит погода».—     «Тебе шутить легко», Червяк ответствует: «летая высоко, Затем, что крыльями и силен ты, и крепок; Но мне судьба дала достоинства не те:     Я здесь на высоте Тем только и держусь, что я, по счастью, цепок!»

Бедный богач

   «Ну сто́ит ли богатым быть,   Чтоб вкусно никогда ни съесть, ни спить    И только деньги лишь копить?   Да и на что? Умрем, ведь всё оставим. Мы только лишь себя и мучим, и бесславим. Нет, если б мне далось богатство на удел, Не только бы рубля, я б тысяч не жалел,     Чтоб жить роскошно, пышно, И о моих пирах далеко б было слышно;   Я, даже, делал бы добро другим. А богачей скупых на муку жизнь похожа».   Так рассуждал Бедняк с собой самим, В лачужке низменной, на голой лавке лежа;   Как вдруг к нему сквозь щелочку пролез, Кто говорит — колдун, кто говорит — что бес,   Последнее едва ли не вернее:    Из дела будет то виднее, Предстал — и начал так: «Ты хочешь быть богат, Я слышал, для чего; служить я другу рад. Вот кошелек тебе: червонец в нем, не боле; Но вынешь лишь один, уж там готов другой.     Итак, приятель мой,   Разбогатеть теперь в твоей лишь воле. Возьми ж — и из него без счету вынимай,    Доколе будешь ты доволен;      Но только знай: Истратить одного червонца ты не волен,   Пока в реку не бросишь кошелька». Сказал — и с кошельком оставил Бедняка. Бедняк от радости едва не помешался; Но лишь опомнился, за кошелек принялся, И что́ ж? — Чуть верится ему, что то не сон:    Едва червонец вынет он, Уж в кошельке другой червонец шевелится. «Ах, пусть лишь до утра мне счастие продлится!»     Бедняк мой говорит: «Червонцев я себе повытаскаю груду;    Так, завтра же богат я буду —    И заживу, как сибарит». Однако ж поутру он думает другое. «То правда», говорит; «теперь я стал богат;     Да кто́ ж добру не рад! И почему бы мне не быть богаче вдвое?      Неужто лень   Над кошельком еще провесть хоть день! Вот на дом у меня, на экипаж, на дачу, Но если накупить могу я деревень, Не глупо ли, когда случай к тому утрачу?   Так, удержу чудесный кошелек:   Уж так и быть, еще я поговею      Один денек,   А, впрочем, ведь пожить всегда успею». Но что́ ж? Проходит день, неделя, месяц, год — Бедняк мой потерял давно в червонцах счет;   Меж тем он скудно ест и скудно пьет; Но чуть лишь день, а он опять за ту ж работу.   День кончится, и, по его

расчету, Ему всегда чего-нибудь недостает.    Лишь кошелек нести сберется,    То сердце у него сожмется:   Придет к реке, — воротится опять. «Как можно», говорит: «от кошелька отстать, Когда мне золото рекою са́мо льется?»   И, наконец, Бедняк мой поседел,     Бедняк мой похудел; Как золото его, Бедняк мой пожелтел. Уж и о пышности он боле не смекает: Он стал и слаб, и хил; здоровье и покой, Утратил всё; но всё дрожащею рукой   Из кошелька червонцы вон таскает.   Таскал, таскал… и чем же кончил он? На лавке, где своим богатством любовался,    На той же лавке он скончался, Досчитывая свой девятый миллион.

Булат

   Булатной сабли острый клинок    Заброшен был в железный хлам;    С ним вместе вынесен на рынок   И мужику задаром продан там.   У мужика затеи не велики:   Он отыскал тотчас в Булате прок. Мужик мой насадил на клинок черенок И стал Булатом драть в лесу на лапти лыки, А дома, за́просто, лучину им щепать; То ветви у плетня, то сучья обрубать Или обтесывать тычины к огороду.   Ну, так, что не прошло и году, Как мой Булат в зубцах и в ржавчине кругом,    И дети ездят уж на нем       Верхом.    Вот еж, в избе под лавкой лежа,    Куда и клинок брошен был,   Однажды так Булату говорил:   «Скажи, на что́ вся жизнь твоя похожа?     И если про Булат Так много громкого неложно говорят:   Не стыдно ли тебе щепать лучину,    Или обтесывать тычину,   И, наконец, игрушкой быть ребят?» — «В руках бы воина врагам я был ужасен», Булат ответствует: «а здесь мой дар напрасен; Так, низким лишь трудом я занят здесь в дому:     Но разве я свободен? Нет, стыдно то не мне, а стыдно лишь тому,   Кто не умел понять, к чему я годен».

Купец

    «Поди-ка, брат Андрей! Куда ты там запал? Поди сюда, скорей.     Да подивуйся дяде! Торгуй по-мо́ему, так будешь не в накладе». Так в лавке говорил племяннику Купец:   «Ты знаешь польского сукна конец, Который у меня так долго залежался, Затем, что он и стар, п подмочен, и гнил: Ведь это я сукно за английское сбыл! Вот, видишь, сей лишь час взял за него сотняжку:     Бог о́лушка послал».— «Всё это, дядя, так», племянник отвечал: «Да в олухи-то, я не знаю, кто́ попал: Вглядись-ко: ты ведь взял фальшивую бумажку». Обманут! Обманул Купец: в том дива нет;     Но если кто на свет     Повыше лавок взглянет,— Увидит, что и там на ту же стать идет;   Почти у всех во всем один расчет:    Кого кто лучше проведет,    И кто кого хитрей обманет.

Пушки и паруса

  На корабле у Пушек с Парусами    Восстала страшная вражда. Вот, Пушки, выставясь из бортов вон носами,    Роптали так пред небесами:    «О, боги! видано ль когда, Чтобы ничтожное холстинное творенье Равняться в пользах нам имело дерзновенье? Что́ делают они во весь наш трудный путь?    Лишь только ветер станет дуть,    Они, надув спесиво грудь,   Как будто важного какого сану,   Несутся гоголем по Океану И только чванятся; а мы — громим в боях! Не нами ль царствует корабль наш на морях! Не мы ль несем с собой повсюду смерть и страх?   Нет, не хотим жить боле с Парусами; Со всеми мы без них управимся и сами; Лети же, помоги, могущий нам Борей,   И изорви в клочки их поскорей!» Борей послушался — летит, дохнул, и вскоре   Насупилось и почернело море; Покрылись тучею тяжелой небеса; Валы вздымаются и рушатся, как горы; Гром оглушает слух; слепит блеск молний взоры; Борей ревет и рвет в лоскутья Паруса.   Не стало их, утихла непогода;    Но что́ ж? Корабль без Парусов   Игрушкой стал и ветров, и валов,   И носится он в море, как колода;    А в первой встрече со врагом, Который вдоль его всем бортом страшно грянул, Корабль мой недвижим: стал скоро решетом.   И с Пушками, как ключ, он ко дну канул.    Держава всякая сильна, Когда устроены в ней все премудро части:   Оружием — врагам она грозна,   А паруса — гражданские в ней власти.

Осел

   Был у крестьянина Осел,   И так себя, казалось, смирно вел, Что мужику нельзя им было нахвалиться; А чтобы он в лесу пропа́сть не мог — На шею прицепил мужик ему звонок. Надулся мой Осел: стал важничать, гордиться   (Про ордена, конечно, он слыхал), И думает, теперь большой он барин стал; Но вышел новый чин Ослу, бедняжке, соком (То может не одним Ослам служить уроком).    Сказать вам должно наперед:    В Осле не много чести было; Но до звонка ему всё счастливо сходило: Зайдет ли в рожь, в овес иль в огород,— Наестся досыта и выйдет тихомолком.    Теперь пошло иным всё толком: Куда ни сунется мой знатный господин, Без-умолку звенит на шее новый чин.    Глядят: хозяин, взяв дубину, Гоняет то со ржи, то с гряд мою скотину; А там сосед, в овсе услыша звук звонка,   Ослу колом ворочает бока.    Ну, так, что бедный наш вельможа     До осени зачах, И кости у Осла остались лишь, да кожа.