Том 3. Оказион

Ремизов Алексей Михайлович

Полезница ^*

Она из золота красных лучей, овеяна пыхом полуденных ветров. Ее бурное сердце рождает кровавые зной и жаждет и жаждет. Рыжие дыбные косы — растрепанный колос! пламенны зарницы! звездные росы сметают, греют студеность речную, душную засуху стелют, кроя пути и дорогу каменным покровом — упорной коляной корой Полднем таится во ржи, наливая колос янтарно-певучий — веселую озимь. Полднем таится, и ждет изждалася Уф! захватило Много мелькнуло цветистых головок, — Постойте! куда вы? И тихо померкла говорливая тучка. Она не знает, откуда зашла и живет в этом мире? Кто ей мать и отец в этом мире? Она не знает, не помнит рожденья, но с зари до заката тоскует. Затопила очи бездонною синью васильков своих нежно-сулящих, в васильках васильком изо ржи сторожить. Ярая тишь наступающих гроз ползла по огнистому небу — там ветры, как псы, языки разметали от жажды. В испуге, цепляясь ручонками, в колосья юркнуло детское тельце — Дорогой, ненаглядный! — Она задыхалась, дрожала. Обняла и щекочет — — Кувыркался мальчик в объятьях, обливался кровью и кричал на все поле от боли. Напрасно! Нет утоленья, нет превращенья. Так с зари до заката тоскует. И рвет себе груди, рвет их огненно-белое тело. О, мрачный Омель! Туманность, вечно вьющая непохожие жизни!

Икета ^*

Кто в морозные лунные ночи так жалобно стонет? Кто осыпает с деревьев иней жемчужный? Кто упоением-негой льет тихие песни? И белые ночи белит и смущает затишье? Вы, женщины леса, вы, пленницы Енова царства, вы порожденье загадок Омеля, с губами подвижниц, верх сладострастья, бездна томленья. Чаруйте ж, ласкайте кличами тысячеструнных напевов, колышьте волнистые нивы волос своих томных, лелейте мраморность ликов и сладкие груди! Но отчего мне ясно сказалась в припеве тоска безысходная, горечь стесненных порывов, звон опрокинутых свадебных чаш? А Ты, увитая дикою розой, ясная, Ты стоишь и немеешь… И рыданье дрожит на устах, и бродят потерянно влажно-озерные взоры? Где плод человека? Икета — плод человека и женщины леса. Где твой ребенок? Икета — плод человека и женщины леса. Где твоя жатва? Темно-грустящий припев. Одиночество странных.

Кутья-Войсы ^*

В полночь они пробудились от долгого сна и проклятья. В полночь по свету помчались с визгами, пением, свистом. Их зеленые волосы в тучах рассыпались, — вьются, мячкают месяц. Кто-то дернул за колокол. Рвутся глухо унылые звуки. Собрались в хоровод, — взялись за руки, и, взлетев, полетели, колыхая снежными грудями. Хохот-рыдание. Вой и стенание. Радость победы. Крики безумья. Скорбь гробовая. Песни царей… Идите! — Спешите! — Есть много забывших круг своей жизни замкнуть. Идите! Врывайтесь! Губите! Вам власти мгновенье. Полчища идут, метут. Стая гнетет, разрушает. В темнице рассвет голубой изнывает Крест золотой погребен, смехом засыпан, в косы замотан. Одежда проклятия сорвана с белого тела и брошена в прорубь.

Бубыля ^*

В тесном подполье глухом, как гроб, хоронится сгорбленный скорбью, навеки безмолвный Бубыля.

Черви и плесень и всякие слизи кишат вкруг него и мутятся и точат жилище.

Закрывайте плотнее двери, не говорите громко о счастье, расточайте удачу, без оглядки живите!

Не ровен час… ты счастлив? — А он на пороге.

Слышишь, скользнуло? кто-то мышью загрызся.

Без кровинки, как сумерки, серый, водянистый он наводит стеклянные очи и смотрит — —

Забудешь? Припомни! припомни!

Темные мысли — что не вернется, непоправимо как черви впиваются в сердце, тянут всю душу, изводят… места мне нет…

Места мне нет.

Кикимора ^*

На петушке ворот, крутя курносым носом, с гримасою крещенской маски, затейливо Кикимора уселась и чистит бережно свое копытце.

Га! прыснул тонкий голосок, ха! ищи! а шапка вон на жерди… Хи-хи!.. хи-хи! А тот как чебурахнулся, споткнувшися на гладком месте…

Влюбленным намяла я желудки — Га! хи-хи-хи! Я бабушке за ужином плюнула во щи, а Деду в бороду пчелу пустила. Аукнула-мяукнула Оде под поцелуи, а пьяницу завеяла кричащим сном и оголила…

Вся затряслась Кикимора, заколебалась, от хохота за тощие животики схватилась.

Тьфу! ты, проклятая! — Га! ха-ха-ха…

И только пятки тонкие сверкнули за поле в лес… Сплетать обманы, — причуды сеять, — и до умору хохотать,

Заклинание ветра (I) ^*

Что ты, глупый, гудишь, ветер, что ты, буйный, мечешь листья, пляшешь, стонешь, воешь, колешь Ветер, бабушка жива! Волны в речке ты взбурляешь, ивы долу пригнетаешь, едкой пылью воздух точишь… Ветер, бабушка жива! Темный ветер, ты не слышишь: не рыданье, не стенанье, писки, визги, стрекотня… Ветер, бабушка жива! Успокойся, ветер горький, утиши свой трепет звонкий, ветер, страшно!.. заклинаю… Ветер, бабушка жива!

Заклинание ветра (II) ^*

Ты скрипишь, Ты гудишь, Ты в окошко стучишь — Мы окно закрыли Ты в трубе, Ты ворчишь — Печку затопили. Не стучи, ты, Не кличь — Разбудишь Наташу! Крепко пальчики сложила, Губки алые раскрыла, Тихо, тихо дышит. Но придет твоя пора, Позову тогда тебя. Ты возьмешь ее на плечи, Унесешься с ней далече. Ветер, ты ей все скажи, Все песчинки покажи. А потом, когда вернешься, Свечи мы засветим — Ветер! Ветер, ты уймешься!

Лепесток ^*

На мой стол упал лепесток.

Бежали тучи, ворчали последние темные молнии

Поблекший бледный лепесток…

Я рассматривал его, вспоминал цветы, но имя цветка, от которого он оторвался, я не знал.

— Если бы собрать твоих подруг, таких же унесенных ветром…

Лепесток свертывался, темнел.

— Завтра тебя не станет, — и я ласкал и тискал его и вдыхал угасающий запах.

И вдруг вспомнил.

Цепкая боль поползла по сердцу и уходила в кровь, в глубь крови.

— Зачем напоминать? Ты — последний, зачем напоминать!

И, целуя поблекший лепесток, я разорвал его.

Чайка ^*

Я стоял на берегу шумящей реки. глядел вдаль, где волны лизали тучи и, выныряя, пробирались по небу изголодавшимся стадом.

Посреди реки, против моих глаз, возвышалась облачная скала, живая, без конца, без начала.