Том 4. Очерки и рассказы 1895-1906
Шрифт:
— Вы, что ж, думаете, царствие небесное дураки стерегут? Нажрался, напился, а своя посудка, и прав опять?!
Несостоятельность этой посудки таким образом, с одной стороны и односельчанам их очевидна, но мало ли, с другой стороны, несостоятельных верований на свете?
И раз уж это религиозная обрядность, то хороша ли она, худа ли, но если даже говорить об искоренении, то и искоренять ее надо осторожно и не в разгар таких народных бедствий, как холера.
Но в данном случае и искоренения не было, а так просто неведение. И в результате распоряжение: больных, и православных,
Выполнение этого было передано урядникам, полицейским. Выполнялось грубо, с зуботычинами.
Кто-то кого-то ударил, — крик, шум, и собралась уже всем предыдущим раздраженная толпа. И как раз в базарный день, следовательно, были и пьяные. Приехал Круговской. В задних рядах толпы пьяные ругались. Круговской прикрикнул было, но стали громче ругаться, а передние просили земского уйти, опасаясь, как бы не убили его. И Круговской ушел, но затем уехал в губернский город…
И из приведенных примеров ясно, что многое из того, что приписывалось только народному невежеству во время холерных беспорядков, надо списать с народного счета и записать за счет кого угодно, только не народа.
Невежество, конечно, невежеством, но и в самых невежественных и с виду нелепых действиях народа всегда на долю других приходилась львиная часть.
Вспомним хотя бы так называемый бакинский бунт, где весь бунт заключался в том, что, когда удалось поймать убежавшего полицеймейстера, его привели в собор и взяли с него клятву, что он не бросит город на произвол судьбы.
Таким образом грубости, глупости, невежества, халатности, презренной трусости было более чем достаточно со стороны тех, кто именует себя представителями своего народа. И не тому надо удивляться, что холерный год обнаружил невежество черни, — странно было бы, если б этого не случилось, — а тому, что он в одинаковой степени обнаружил несостоятельность и нашу.
Всякий слыхал, конечно, нелепые обвинения, что фельдшера и доктора умышленно травят народ какими-то порошками.
С виду действительно, что может быть нелепее этого слуха и сколько надо невежества, чтобы поверить ему?
А между тем вот какой разговор вел я с одним крестьянином уже много времени спустя после холерной эпидемии:
— Упрекают народ, что порошкам веру дают, а ведь так это… Докторов нет, а фельдшера морят… вот хоть мое дело: уморил фельдшер мою дочь, сударь, — не тех порошков дал… Еще раньше двоих другой уморил так же… И следствие было: только и всего, что перевели в другой участок, — других, значит, морить будет… А вот этакая гостья подойдет, и вспомнит народ опять… Очевидно, следовательно, что в основе народных слухов не только невежество, но и факты были. И важно здесь то, что изменилось ли настолько. наше настоящее с недавнего прошлого, чтобы быть спокойным, что это прошлое не повторится?
— Дохтуров не видим, а фельдшера морят…
И кто не подтвердит тот факт, что в районах, где доктора были на высоте, там и бунтов не было. Что доктора! В одном из описываемых мною сел была фельдшерицей девушка, и, несмотря на массу промахов административных и медицинских, только благодаря ее громадной популярности, порядок и тишина не были нарушены.
Уезжая, когда ее провожали
— Я видела в крестьянах равных, совершенно ровных себе и оказывала им то уважение, какое желала бы, чтобы оказывали и мне.
И не только данная фельдшерица, но и громадное большинство фельдшериц и учительниц пользуются такой же популярностью, и всегда та же основа их популярности: полное уважение личности другого.
И без всяких забот таким образом с их стороны они добиваются того авторитета, к которому так неудачно, надо правду сказать, стремится наша интеллигенция мужского пола.
Эту сторону пользы общественного труда наших женщин необходимо подчеркнуть: женщины смягчают наши общественные нравы и подают нам пример такта, вежливости, внимания и уважения, без которых в наше время так же трудно, как легко было в дореформенную Россию.
Мои непосредственные наблюдения над холерой неожиданно прекратились, потому что я сам заболел и провалялся довольно долго.
Касаюсь этого обстоятельства, потому что оно сблизило меня с нашим земским доктором, Константином Ивановичем Колпиным, а через него и с целой группой интеллигентных лиц деревни.
Я заболел в начале августа 1892 года. Накануне, вечером, я только что возвратился к себе в деревню после довольно продолжительной поездки в соседнюю губернию, где особенно сильно свирепствовала эпидемия.
Засыпал я здоровый, довольный, что вырвался невредимым, что приехал, наконец, в такое место, где холеры никогда не было, — это объяснялось особым климатом Князевки, — а проснулся от нестерпимой боли в желудке, со рвотой, с отвратительным желтым, — иначе не могу характеризовать, потому что все было желто в глазах и ощущениях, — состоянием моего вдруг сразу расслабившегося организма.
В открытое окно донесся испуганный крик горничной:
— Дядя Владимир, барыня приказала ехать за доктором.
И голос Владимира, спокойный, ленивый:
— Еще что?
— Барин заболел.
Пауза и новый вопрос недовольным тоном.
— На каких лошадях?
Голос жены:
— В коляске на выездной тройке.
— Слушаю-с.
И погодя опять голос горничной, очевидно, уже вдогонку:
— Дядя Владимир, барыня приказала поспешить!
— Ладно, — ответ Владимира, — барии там жив или нет будет, а за лошадей кто ответит? Раньше как через двенадцать часов не ждите, — лошадей кормить там буду.
Должен сознаться, что, когда начались припадки, я струсил и упал духом; эти же слова Владимира как-то сразу возвратили мне полное душевное спокойствие. Если можно так выразиться, принимая мое тогдашнее состояние во внимание, мне даже весело стало от этой откровенной и ясной логики вещей.
Владимир выдержал характер и действительно явился с доктором ровно через двенадцать часов.
Все уже это в то время было мне, впрочем, совершенно безразлично. Я ощущал только одну невыносимую боль от судорог, ощущал одно желание, какой бы то ни было ценой, но чтоб окончились эти боли… Как сквозь запертую дверь, я слышал страстные, убеждающие возгласы чужого мне человека:
Меняя маски
1. Унесенный ветром
Фантастика:
боевая фантастика
попаданцы
рейтинг книги
