Том 4. Очерки и рассказы 1895-1906
Шрифт:
Круговской приходил в восторг особенно от слов: «негодный и верный раб».
— Негодяй, шельма, но замечательно преданный, — тип Шибанова стремянного. В огонь и воду готов: разнюхать, разузнать…
И Круговской, складывая свои обточенные ногти в кучку, осторожно целовал их острия.
Впоследствии, впрочем, этот самый Алешка «Шибанов» и явился главным обвинителем Круговского в безымянном доносе на имя губернатора.
У Круговского не сходили с языка фразы вроде следующих: «со мной, голубчик, не долго
Я уже упоминал, что, пока земство выдерживало характер в борьбе с голодающим населением относительно общественной запашки, пока, наконец, помирились и запашка была принята, — и семена и рабочая скотина у большинства были уже проедены.
За семенами надо было ехать в город, отстоявший от нас за сто верст, а за нами и еще верст на триста тянулась полоса без железной дороги.
Только ничтожное меньшинство, обладавшее еще кое-какой рабочей скотиной, успело вовремя привезти семена, остальные же возили их еще и в июне.
Когда богатые крестьяне у Круговского привезли себе семена, он приказал ссыпать зерно в свои амбары и собрал сход.
На этом сходе он приблизительно сказал следующее:
— Время пришло тяжелое, и каждый должен помочь, чем может, да и все равно вам по круговой поруке отвечать же придется друг за друга. Ну, так вот: у богатых есть лошади, а у бедных руки. Пусть богатые привезут бедным семена, а бедные заплатят им работой: жнитвом, молотьбой.
Богатые запротестовали. Один из них сказал:
— Нам бедные — братья, что ли? Нам что для них работать? Там жнитво будет ли, нет ли, — может, и своим семейным работы не хватит, такой ли год, чтоб нанимать, да и нанято уже все, что надо было, а сейчас, если мы сморенных голодухой лошадей погоним в город опять, лошади встанут, кем тогда сеять?
— Ну, полно, — презрительно кивнул ему Круговской, — морочь другого, но не меня. Конечно, не охота, да уж, видно, придется все-таки вспомнить бога, и наказание-то нам за то, что его совсем забыли. Забыли, что велел он помогать друг другу.
— Помогать? — грубо огрызнулся возражавший, — так ведь по охоте, чай, а не силой. Вашей милости охота свое добро отдать, — хоть всю землю свою отдайте, коли охота помочь, а неволить нельзя.
Ноздри у Круговского раздулись, но он сдержался и сказал спокойно:
— Ну-с, голубчик, я с тобой долго разговаривать не буду: староста, посади его за непочтительное обращение на три дня по пятьдесят первой статье.
— За что?
— А вот узнаешь за что, как три дня просидишь, мало? Опять на три дня; до троицы так: сгною… я тебя научу!!
Крестьянин хотел было еще возразить, но только крякнул, и, махнув рукой, тяжело пошел со схода.
Никто больше не грубил, но богатеи все-таки
— Ну-с, как желаете, господа, но все семена будут ссыпаться ко мне в амбар, и разделятся, когда последний воз приедет из города.
Круговской выдержал характер и только в начале июня разделил семена.
Святой Егорий — надень-сетиво — полтора месяца тому назад прошел, когда зашагали по черным полям тревожные напряженные фигуры севцов в нервной быстрой работе, точно желая догнать Егория, точно стараясь заглушить тревогу души и страх за поздний посев.
— Никто, как бог, — говорили они, тоскливо оглядывая уже чисто летнее, знойное, без облака, небо.
Самые уравновешенные крестьяне, хотя и сбитые совершенно с толку посевом среди лета, старались все-таки убедить себя вопреки очевидной логике вещей.
— Неужели же так зря и сеем! Чать, начальство все-таки понимает, значит, не опоздано.
Но когда и семена не взошли даже и черные поля так и оставались черными вплоть до июльских дождей, то возмутились все и говорили:
— Ну, конец свету: пошло все шиворот навыворот.
А богатеи, в числе двенадцати семейств, сейчас же после сева послали ходоков на новые земли. К осени и все ушли, продав избы и размотав добро.
— С богом, голубчики, — напутствовал их Круговской.
Но и голытьба косилась на Круговского. Донимал он ее полночами, при сдаче земли выговаривал барщину. Посеял исполу гречу, а когда греча не уродилась, он приказал испольникам жать свою рожь.
Но, главное, все обижались за то, что Круговской, выписавший и для себя семена, до прибытия их, высевал те крестьянские семена, которые лежали в его амбаре.
И у Круговского был прекрасный урожай, а Петр Иванович утешал крестьян, говоря:
— Э… все же равно, раньше того, как подвезут все семена, они так же лежали бы, так хоть с пользой полежали в земле.
И с лукавой, снисходительной улыбкой, слюнявя, прибавлял:
— Все равно: бог даст — и в окно подаст, а за барина вам богу молиться надо: он вас жалеет… э… там взяток или там… э… у богатенького там взаймы взять… взаймы, понимаешь? Набрал, где мог, перевелся в другое место, а тот сюда…
И Петр Иванович весь расплывался в блаженную улыбку и уже совсем благодушно махал рукой:
— А ваш барин ничего этого не делает: молиться за него надо… а там, бог даст, и урожай будет еще…
Но бог не дал в тот год крестьянам урожая. Только у крупных землевладельцев да у кулаков был урожай, и хороший урожай, при хороших ценах на хлеб, к тому же и дешевых ценах на рабочие руки, таких же дешевых, как и в предыдущий голодный год.
И крестьяне с завистью говорили:
— Ну, баре нынче против нашего брата на десять лет ходу взяли вперед.