Том 4. Перед историческим рубежом. Политическая хроника
Шрифт:
Нет, стачка протеста и симпатии имеет свой большой общественный смысл, хотя и не всегда ясный всем ее участникам: этот смысл — агитационный.
Провозглашая стачку протеста, рабочие не только дают исход чувству негодования против адских условий, в каких живут наиболее обездоленные слои пролетариата, но и пробуждают мысль этих обездоленных, подавая им пример боевой коалиции. "Вы не одиноки на этой земле, резинщицы и табачницы, — вы принадлежите к классу, который объединяется, борется, учится вступаться за каждую из своих частей. Мы, металлисты, отделенные от вас характером производства и условиями труда, связаны с вами классовыми узами. Поймите это, — и вы вырветесь из тех условий, которые порождают эпидемическую истерию!"
Когда Остапа Бульбу недруги пытали на колесе, ломая ему кости и разрывая жилы, он простонал в толпу без надежды на ответ: "Слышишь ли, батько?" А скрывавшийся в толпе Тарас крикнул
Так и металлисты в ответ на стоны и рыдания резинщиц, которым мануфактура разрушала мускулы и нервы, крикнули, ободряя и призывая: "Слышим, сестры!" В этом и заключается основное, агитационное значение стачечного протеста.
Реакция прекрасно поняла это и по-своему ответила. Сейчас же родилась распутная клевета о "комитете отравителей", который разбрасывает "ядовитый порошок", чтобы принудить отсталые заводы к забастовке. Отцом этой клеветы был, вернее всего, Замысловский, а матерью — охранка. Здесь в огромном масштабе было повторено то, что несколько раньше было проделано в Фастове. Там черносотенец, духовный сын Замысловского, заколол тринадцатью уколами еврейского мальчика, а потом отец убитого был арестован по обвинению в употреблении крови — собственного сына. Здесь, в Петербурге, господа положения соединенными силами довели работниц до страшной эпидемии, а затем обвинили передовых рабочих в том, что они, в борьбе за интересы своего класса, отравляли — собственных братьев и сестер.
20-го утром петербургские заводчики объявили локаут. Во главе их выступило морское министерство, закрывшее Балтийский завод. Всего было подвергнуто локауту около 70 тыс. человек, почти сплошь металлистов. Что побудило металлургов прибегнуть к такой острой мере, как локаут? На этот вопрос нельзя ответить с полной категоричностью, не заглянув предварительно в конторские книги железозаводчиков, разбухающие от барышей. Возможно, что металлурги действительно хотели задать таким путем рабочим острастку, отвадить их от стачек и принудить к более непрерывному созданию прибавочной ценности. Возможно, однако, что они добивались, наоборот, искусственно вызвать такие осложнения, которые давали бы им законное право развязаться с некоторыми старыми срочными заказами, чтобы принять новые, более выгодные. Возможно, наконец, что обе эти цели действовали совместно: вызвать локаутом ответную волну рабочего движения, развязаться со старыми заказами, раздавить затем изолированных петербургских рабочих-металлистов и «воспитать» их таким путем для мирного выполнения новых заказов. Состояние металлургической промышленности, которая жиреет за счет всех других отраслей хозяйства, делает одинаково вероятными и первое, и второе предположение, а также и комбинацию их.
Администрация, которая несомненно хорошо знала, чего хочет капитал, бросилась расчищать ему дорогу. Она конфисковала рабочие газеты, в то время как официальные журналисты макали свои клеветнические перья в слюну бешеной собаки. Она объявляла себя бессильной против локаута и в то же время выхватывала десятки и сотни передовых рабочих. В довершение всего, градоначальник в день объявления локаута закрыл сильнейшую организацию — профессиональный союз металлистов. И тем не менее локаут не удался. Каковы бы ни были его непосредственные цели, они остались не достигнутыми. Рабочие-металлисты, чувствующие слишком твердую почву под ногами в виде прекрасной конъюнктуры, спокойно ответили капиталистам: "не запугаете!". Они удовольствовались агитационным результатом своей стачки-демонстрации и отбросили от себя навязывавшийся им сверху план: перейти к более активным действиям. 26 марта локаут закончился. Пройдя сквозь полицейско-предпринимательскую фильтрацию, рабочие снова стали на работу. Если, таким образом, у локаутчиков «сорвалось», то прежде всего благодаря выдержке и правильному тактическому чутью петербургских рабочих. Им на помощь пришла, однако, и та полная изолированность, в какой очутились организаторы локаута в среде городского населения: студенчество с давно не наблюдавшейся решительностью поддержало рабочих. Техническое общество пожертвовало 6.000 руб. в пользу безработных и попыталось произвести при участии рабочих расследование причин массовых отравлений. В этих фактах, без сомнения, выразился прилив демократических настроений в среде интеллигенции.
Но вот и петербургская городская дума ассигновала на нужды семейств безработных 100 тыс. рублей и в свою очередь постановила произвести расследование, независимо от правительства. Было бы, однако, в высшей степени опрометчиво заключать отсюда, что буржуазные верхи городского населения перенесли свои ожидания и симпатии на борющийся пролетариат. Достаточно напомнить, что ассигнование 100 тыс. руб. произошло по инициативе октябристского лидера, А. И. Гучкова, чтобы совершенно отбросить такого рода наивный оптимизм.
На самом деле, в постановлении
Антагонизм в среде капиталистических слоев, сказавшийся в неожиданном на первый взгляд постановлении столичного муниципалитета, находит свое объяснение в состоянии торгово-промышленного рынка. Здесь, а не в политическом прозрении Гучковых, нужно искать ключа к постановлению думы.
Во всех отраслях промышленности, обслуживающих непосредственно массовое потребление, и в первую очередь в текстильной промышленности, оживление теперь, как известно, вовсе не сказывается. Наоборот, тяжелая [69] индустрия, питаемая военно-морскими и железнодорожными заказами, переживает пока что непрерывный подъем. Все отрасли промышленности являются потребителями угля и железа и потому попадают в вассальную зависимость от железного и угольного синдикатов. Металлурги, загребающие золото, кажутся рядовым капиталистам вреднейшими монополистами. Их столкновение с рабочими оказывается при этих условиях в глазах буржуазии не общеклассовым делом, а частной расправой зазнавшейся клики, которая мало того, что собирает дань со всего общества, но еще пытается упрощенным путем сбросить с себя обузу невыгодных контрактов.
69
Тяжелой индустрией называется угольная и железная промышленность.
Второй, не менее острой причиной враждебности буржуазного общества к синдикатским королям железа и топлива, является состояние похмелья после биржевого опьянения. Когда, после десятилетнего застоя, началось бурное движение в гору всех дивидендных бумаг, особенно акций тяжелой промышленности, это послужило сигналом для биржевой мобилизации всех обывательских капиталов. Домовладелец, лавочник, чиновник, вдова на пенсии — все играли на бирже. Банки широко кредитовали буржуазную публику, помогая бирже раскинуть сети как можно шире. Когда же наступил перелом, т.-е. когда стало ясно, что цены акций, несмотря на хорошую конъюнктуру, далеко обогнали возможную доходность предприятий, тут крупные банки сумели вовремя отойти на заранее подготовленные позиции, — в накладе оказались мелкие банки и играющая публика: ее накопления провалились бесследно в бездонных кассах руководящих банков. По своему составу и по своим связям петербургская «обновленческая» дума ближе всего стоит к этой именно буржуазной публике, у которой по усам текло, а в рот не попало. Отсюда ее готовность «насолить» синдикатчикам и связанным с ними банкам. И отсюда же та легкость, с какою дума фактически сама погребла свои решения, когда нужно было их осуществлять. Если бы в ответ на локаут стачечное движение развернулось шире, внутренние антагонизмы в цензовом буржуазном обществе уступили бы бесспорно место чувству общеклассовой солидарности, направленной — в последнем счете — против пролетариата.
Имущие классы, и в том числе чисто капиталистические, всегда бывают разбиты на соперничающие и враждующие группы своими внутренними антагонизмами. Эти антагонизмы обостряются нередко под давлением рабочего движения. Но дальнейший напор того же движения снова сплачивает враждующие группы единством их основного классового интереса. Таков "железный закон" классовой борьбы! Он дает о себе знать при всяких глубоких конфликтах и потрясениях в рамках капиталистического мира, — независимо от географической долготы и широты.
Углубление антагонизмов в среде имущих классов, или между разными группами одного и того же имущего класса, бывает нередко очень выгодно для поступательного движения пролетариата. Но социал-демократия не может ставить самостоятельной задачей своей тактики — раскалывать имущие классы и клики. Социал-демократия не может подчинять своей тактики задаче углубления антагонизмов в буржуазном лагере. Социал-демократия не может контролировать своих шагов соображениями или гаданиями насчет того, как эти шаги отразятся на настроении той или другой части имущего общества. Зато социал-демократия обязана всегда спрашивать себя: как данный шаг отразится на сознании рабочих масс? Будет ли он содействовать их классовому сплочению? Укрепит ли их классовое самочувствие? Повысит ли их боевую способность? Только при такой постановке вопросов тактика социал-демократии может достигать и производного успеха — вносить действительно серьезный разлад в лагерь классовых врагов пролетариата. И наоборот: как только она ставит себе эту цель в виде самостоятельной задачи, она постепенно утрачивает почву под ногами и начинает походить на человека, который гоняется за собственной тенью.