Том 4. Перед историческим рубежом. Политическая хроника
Шрифт:
Мы теперь уж доподлинно знаем, что "в аграрной программе-минимум Партии Соц. — Рев. особенно видное место занимают два пункта: требование социализации земли и стремление ("пункт") к развитию сельскохозяйственных трудовых товариществ или коопераций" ("Р. Р." N 14).
Но если мы обратимся к брошюрам и «программам», рассчитанным на мужика, то кооперации тут не сыщем и со свечой, а социализация предстанет перед нами в самом неожиданном виде.
В программе брошюры "Несправедливое устройство"… говорится, правда (п. 1), что землю должно "сделать общественным достоянием", но тут же указано, что "раньше, чем это дело будет закончено, необходимо даром прирезать крестьянам земли, сколько им надо, из лежащих пустых или сдаваемых частным
Чтобы понять, какой «программный» смысл имеет даровая прирезка, нужно взять п. 3, который гласит, что фабрики и заводы должны принадлежать "всему рабочему народу", причем прибавляется, что, "пока удастся это исполнить", необходимо улучшить положение рабочих путем фабричного законодательства.
Таким образом, социализация земли уравнивается с социализацией фабрик и отходит в область конечных целей. В минимальной программе, наряду с фабричным законодательством, оказывается… даровая прирезка. Значит, г. Рудин [26] , против наших «отрезков» стоят у вас «прирезки», а не социализация? Иначе, почему не противопоставлять нашему требованию 8-часового рабочего дня вашей социализации фабрик?
26
См. в N 3 "Вестника Русск. Рев." его статью "К крестьянскому вопросу".
Еще поучительнее программа, выставленная в брошюре "Ко всему русскому крестьянству".
Пункт 10 требует, чтобы наемных рабочих "защищали особые законы от произвола и притеснений хозяев"… п. 11 — "чтобы такую же законную защиту имели труженики-арендаторы помещичьих земель (значит — остаются?) и чтобы арендная плата могла браться только из чистого дохода"… и п. 12 — "чтобы, наконец, был принят целый ряд мер для перехода всей земли, всех фабрик, заводов, железных дорог, рудников из рук отдельных хозяев в руки всего народа". Последнее требование похоже на социализм. Но тогда в аграрной программе-минимум остается только контроль над арендными сделками. Это требование имеется и в нашем проекте программы, рядом с преследующим ту же цель возвращением отрезков. Таким образом, нашим отрезкам соответствует у вас же и не социализация и не прирезка, а просто… пустое место.
Замечательное дело! Наш проект программы — "кабинетная выдумка". Социализация же с кооперацией вырваны с корнем из крестьянской жизни. Но в популяризации социал-революционной «программы» для мужика кооперация либо совершенно проваливается, либо вместе с социализацией входит составною частью в социалистический строй. Что же это значит? Г. Рудин, мечущий молнии, видом малые и не смертельные, рекомендует нам отказаться от "односторонней формулы социализации сверху, через пролетаризацию", — тогда как есть путь более прямой: снизу, через кооперацию. Казалось бы, этот путь необходимо, нимало не медля, указать "всему русскому крестьянству". А, между тем, Крестьянский Союз тщательно конспирирует от мужика два "наиболее характерных" пункта своей аграрной программы-минимум. Не придет ли таким путем "Партия Соц. — Рев." к той же "односторонней формуле социализации сверху", — но, разумеется, не через «пролетаризацию», а, например, через захват власти небезызвестной Боевой Организацией?.. Или, может быть, партия отложит "наиболее характерные" пункты своей программы-минимум до того момента, когда ее призовут к "положительным государственным работам"? Разъясните это недоумение, г. Рудин!
"Искра" N 36, 15 марта 1903 г.
Еще о Тартюфах
Может быть, это слишком громко — Тартюфы*, - но, если прибавить: Тартюфы маленького роста и большой бездарности, — то будет приблизительно верно. Ибо Тартюф, старый католический Тартюф, был талантлив в лицемерии, и его нравственный цинизм не был цинизмом бессилия. Другое дело — они, почтенные публицисты "Революционной России".
Они
Они против полемики, которая расстраивает братские ряды, поселяя "колобродство, нелепые умствования и раскол", которая на руку г. Плеве, которая вредит единой, священной, великой (много, очень много прилагательных) цели… которая — говоря кратко — полагает отчетливую грань между рекогносцировочным отрядом буржуазной демократии и партией пролетариата… И они с жадностью, которая внушается им их классовым инстинктом, хватаются за каждую рахитическую идейку, способную — на их взгляд — подорвать политический вес социал-демократии. Ее «догме» они противопоставляют свой самодовольный, свой молодцеватый скептицизм, ее «небоевой» тактике — свою революционную «мимолетность»…
"Мимолетность"… Вы помните краткую, но веселую повесть о скромных похождениях ростовской группы лиц, "тяготевших ко взглядам и методу действий, которым теперь обычно присвоивается имя «социал-революционных»? ("Рев. Рос." N 15, "По поводу ростовских событий").
Как игриво переплетаются шаловливые звуки этой повести, поведанной "Р. Р.", с торжественными аккордами ростовских событий! "Образовалась было группа… Попробовала самостоятельно вмешаться… Попытка оказалась мимолетной"…
Увы, не в последний раз!.. Киевский корреспондент "Р. Р." в N 23 этого органа излагает нам печальную повесть новой мимолетности — разумеется, "резко-революционного характера".
Киевское сообщение, цель которого скомпрометировать Киевский Комитет нашей партии, построено с глубоким знанием интимных пружин человеческого сердца. Читатель не сразу огорашивается суровыми нападками на социал-демократическую организацию, — нет, он проводится предварительно через длинные пропилеи, пред ним раскрываются светозарные возможности, и только потом, в конце, когда "психологический момент" подготовлен, читателю наносится решительный удар.
Первое письмо из Киева широкими, смелыми мазками рисует "социально-революционную деятельность среди наших рабочих". "С начала весны наш комитет по 2–3 раза в неделю устраивает массовые собрания, небольшие — человек в 20–30, и более крупные — в 100–150 человек". "Темой была — необходимость устроить демонстрацию". Второе письмо рисует впечатление от кишиневских событий. Далее, изложение событий, с чисто шекспировским расчетом, прерывается письмом "политических заключенных Киевской тюрьмы" — к "товарищам на волю". Письмо представляет собой призыв к смелой энергичной борьбе. Затем повествование снова вступает в права. "Еще перед 19 февраля Киевский Комитет Партии С.-Р. организовал целый ряд массовых сходок, на которых обсуждался вопрос о вооруженной демонстрации 19 февраля". И вот, несмотря на то, что "наш комитет" вел агитацию на целом ряде сходок, и не просто сходок, а массовых — в пользу демонстрации, и не просто демонстрации, а вооруженной — 19 февраля ничего не состоялось. Почему? Не было, видите ли, достигнуто "необходимое для успеха согласие других организаций". Заметим это.
Так как "другие организации" бездействовали, то "рабочие прямо истомились в ожидании непосредственной борьбы". Даже пассивность с.-д. комитета не устояла: "считаясь с таким настроением, Киевск. Ком. РСДРП уже выпустил призыв на демонстрацию 20 апреля". А как же социалисты-революционеры? Разумеется, они были на пушечный выстрел впереди событий. "Что касается нашего Комитета, то он решил не только устроить (sic) демонстрацию, но и придать ей резко революционный характер, организовав серьезный отпор полицейским и казацким бесчинствам". Читатель, все еще находящийся в пропилеях, испытывает приступ радостного сердцебиения: С.-Д. Комитет, наконец, выведенный из состояния летаргии, решил устроить 20 апреля демонстрацию, а главное, с.-р. тоже "решили устроить" 20 апреля демонстрацию и притом "резко-революционного характера". Будет буря!