Том 4. Проза. Письма.

Лермонтов Михаил Юрьевич

Adieu, ch`ere amie – embrassez Alexis, et dites lui que c’est une honte, – et dites le aussi `a mademoiselle Marie Lapouchine. –

Lerma.

Перевод

15 февраля.

Пишу вам, милый друг, накануне отъезда в Новгород; я всё поджидал, не случится ли со мною что-нибудь приятное, чтобы сообщить вам, но ничего такого не случилось, и я решаюсь писать вам, что мне смертельно скучно. Первые дни после приезда прошли в непрерывной беготне: представления, парадные визиты – вы знаете; да еще каждый день ездил в театр: он, правда, очень хорош, но мне уже надоел; вдобавок меня преследуют все эти милые родственники! – не хотят, чтобы я бросил службу, хотя я уже мог бы это сделать: ведь те господа, которые

вместе со мною поступили в гвардию, теперь уже там не служат. Наконец, я порядком пал духом и хочу даже как можно скорее бросить Петербург и отправиться куда бы то ни было, в полк ли или хоть к черту; тогда по крайней мере у меня будет предлог жаловаться, а это утешение не хуже всякого другого.

С вашей стороны нехорошо, что вы всегда ожидаете моего письма, чтобы писать мне; можно подумать, что вы возгордились; что касается Алексиса, то это не удивительно, потому что на днях он женится, как здесь уверяют, на какой-то богатой купчихе, и понятно, что у меня нет надежды занимать в его сердце такое же место, какое он отводит толстой оптовой купчихе. Он обещался написать мне через два дня после моего отъезда из Москвы; но, может быть, забыл мой адрес, так вот ему два:

1) В С.-Петерб<ург>: у Пантелеймоновского моста на Фонтанке, против Летнего сада, в доме Венецкой.

2) В Новгородскую губернию, в первый округ военных поселений в штаб Лейб-гвардииГродненского гусарского полка.

Если и после этого он мне не напишет, прокляну его и его толстую оптовую купчиху: я уже занят составлением этого проклятия. Боже! Вот беда иметь друзей, которые собираются жениться.

Приехав сюда, я нашел дома целый ворох сплетен; я навел порядок, поскольку это возможно, когда имеешь дело с тремя или четырьмя женщинами, которым ничего не втолкуешь; простите, что я так говорю о вашем прекрасном поле, но увы! Раз я вам это говорю, это как раз доказывает, что вас я считаю исключением. Когда я возвращаюсь домой, я только и слышу, что истории, истории – жалобы, упреки, подозрения, заключения, – это просто несносно, особенно для меня: я отвык от этого на Кавказе, где общество дам – редкость или же они малоразговорчивы (в особенности грузинки: они не говорят по-русски, а я по-грузински).

Прошу вас, милая Мари, пишите мне немножко, пожертвуйте собой – пишите мне всегда, не будьте церемонны – вы должны быть выше этого! Ведь если иногда я и медлю с ответом, это, право, значит, что либо мне нечего сказать, либо у меня слишком много дела – обе причины уважительные.

Я был у Жуковского и отнес ему, по его просьбе, «Тамбовскую казначейшу»; он повез ее Вяземскому, чтобы прочесть вместе; сие им очень понравилось – и сие будет напечатано в ближайшем номере «Современника».

Бабушка надеется, что меня скоро переведут в царскосельские гусары, но дело в том, что ей внушили эту надежду бог знает с какой целью, а она на этом основании не соглашается, чтобы я вышел в отставку; что касается меня, то я ровно ни на что не надеюсь.

В заключение этого письма посылаю вам стихотворение, которое я случайно нашел в моих дорожных бумагах и которое мне даже понравилось именно потому, что я забыл его – впрочем, это ровно ничего не доказывает.

Молитва странника

Я, матерь божия, ныне с молитвою…

Прощайте, милый друг, обнимите Алексиса и скажите, что стыдно ему; скажите то же и m-lle Мари Лопухиной.

Лерма.

32. С. А. Раевскому

<8 июня 1838 г. Из Петербурга или Царского Села в Петрозаводск>

Июня 8 дня.

Любезный друг Святослав,

Твое последнее письмо огорчило меня: ты сам знаешь почему; но я тебя от души прощаю, знаю твои расстроенные нервы. Как мог ты думать, чтоб я шутил твоим спокойствием или говорил такие вещи, чтобы отвязаться. Главное то, что я совсем этого не говорил или пусть говорил, да не про то. Я сказал, что отзыв непокорен к начальствуповредит тебе тогда, когда ты еще здесь сидел под арестом, и что без этого ты, может быть, остался бы здесь.

Я слышал здесь, что ты просился к водам и что просьба препровождена к военному министру; но резолюции не знаю; если ты поедешь, то, пожалуйста, напиши, куда и когда. Я здесь по-прежнему скучаю; как быть? Покойная жизнь для меня хуже. Я говорю покойная,потому что ученье и маневры производят только усталость. Писать не пишу, печатать хлопотно, да и пробовал, но неудачно.

Роман, который мы с тобою начали, затянулся и вряд ли кончится, [201] ибо обстоятельства, которые составляли его основу, переменились, а я, знаешь, не могу в этом случае отступить от истины.

201

Лермонтов подразумевал «Княгиню Лиговскую». Некоторые страницы рукописи написаны рукою С. А. Раевского, вероятно, под диктовку Лермонтова. После возвращения из ссылки Лермонтов действительно уже не возобновлял работы над романом. В это время его произведения с трудом проникали в печать. «Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова» была напечатана только после ходатайства В. А. Жуковского перед министром народного просвещения С. С. Уваровым; при этом вместо фамилии «Лермонтов» было обозначено только «-въ».

Если ты поедешь на Кавказ, то это, я уверен, принесет тебе много пользы физически и нравственно: ты вернешься поэтом, а не экономо-политическим мечтателем, что для души и для тела здоровее. Не знаю, как у вас, а здесь мне после Кавказа всё холодно, когда другим жарко, а уж здоровее того, как я теперь, кажется, быть невозможно. О Юрьеве [202] скажу тебе: вообрази, влюбился в актрису, вышел в отставку, живет у Балабина, табак и чай уж в долг не дают и 30.000 долгу, и вон из города не выпускают, – видишь: у всякого свои несчастия.

202

Николай Дмитриевич Юрьев, родственник Лермонтова и товарищ его по Школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров. 30 января 1838 г. он был уволен в отставку из лейб-гвардии Драгунского полка в чине штабс-капитана.

Прощай, любезный друг, и прошу тебя, будь уверен во мне и думай, что я никогда не скажу и не сделаю ничего тебе огорчительного. Прощай, милый друг, бабушка также к тебе пишет.

М. Лермонтов.

33. А. И. Философову

<Октябрь 1838 г. Царское Село>

Cher o<n>cle, je prends la libert'e de vous supplier d’interc'eder pour moi dans une affaire que vous seul pouvez arranger, et je suis s^ur que vous ne me refuserez pas votre protection. Grand’maman est dangereusement malade, tellement qu’elle n’a pas pu m^eme me l’'ecrire, le domestique est venu me chercher croyant que j’'etais d'ej`a liber'e. J’ai demand'e au commandant quelques heures seulement pour aller la voir, j’ai 'ecrit au g'en'eral mais comme cela d'epend du Monseigneur, il n’ont rien pu faire.

Ayez piti'e de Grand’maman, si ce n’est de moi, et obtenez un jour pour moi car le temps presse…

Je n’ai pas besoin de vous parler de ma reconnaissance et de mon chagrin, car votre coeur me comprendra compl`etement

Je suis votre tout d'evou'e

M. Lermontoff.

На обороте:

Его Превосходительству

Милостивому Государю

Алексею Илларионовичу