Том 4. Проза. Письма.
Шрифт:
Прощайте, милая бабушка, прошу вашего благословения, целую ваши ручки и остаюсь покорный внук.
М. Лермонтов.
23. Е. А. Арсеньевой
<Конец апреля – начало мая 1836 г. Из Царского Села в Москву>
Милая бабушка.
Полагая, что вы уже в дороге, пишу к вам в Москву; последнее мое письмо от 25-го апреля, я думаю, вас не застанет в деревне, судя по тому, как вы хотели выехать, и к тому ж Андрей получил письмо от жены, где она пишет, что вы думали выехать 20-го апреля, также и то, что не получаю от вас писем, заставляет меня думать, что вы уже в дороге. Также я думаю, милая бабушка, что вы не получили моего письма, где я писал вам о письмах ко мне Григорья Васильевича, – и я всё еще жду вашего разрешения, если вы получили. – Квартиру я нанял на Садовой улице в доме князя Шаховского, за 2000 рублей – все говорят, что недорого, смотря по числу комнат. – Карета также ждет вас… а мы теперь все живем в Царском; государь и великий князь здесь; каждый день ученье, иногда два.
Ожидаю от вас письма, милая бабушка, оно разрешит мое недоумение.
Прощайте. Целую ваши ручки, прошу вашего благословения и остаюсь покорный внук
М.
24. С. А. Раевскому
<После 27 февраля 1837 г. В Петербурге>
Милый мой друг Раевский.
Меня нынче отпустили домой проститься. Ты не можешь вообразить моего отчаяния, когда я узнал, что я виной твоего несчастия, что ты, желая мне же добра, за эту записку пострадаешь. Дубельт говорит, что Клейнмихель тоже виноват… Я сначала не говорил про тебя, но потом меня допрашивали от государя: сказали, что тебе ничего не будет и что если я запрусь, то меня в солдаты… Я вспомнил бабушку… и не смог. Я тебя принес в жертву ей… Что во мне происходило в эту минуту, не могу сказать, – но я уверен, что ты меня понимаешь и прощаешь и находишь еще достойным своей дружбы… Кто б мог ожидать!.. Я к тебе заеду непременно. Сожги эту записку.
Твой – М. L.
25. С. А. Раевскому
<Начало марта 1837 г. В Петербурге>
Любезный друг.
Я видел нынче Краевского; [195] он был у меня и рассказывал мне, что знает про твое дело. Будь уверен, что всё, что бабушка может, она сделает… Я теперь почти здоров – нравственно… Была тяжелая минута, но прошла. Я боюсь, что будет с твоей хандрой? Если б я мог только с тобой видеться. Как только позволят мне выезжать, то вторично приступлю к коменданту. [196] Авось, позволит проститься.
195
Издатель А. А. Краевскийпринимал близкое участие в судьбе Лермонтова и Раевского.
196
Лермонтов, очевидно, уже подавал коменданту прошение о прощальном свидании с Раевским, но не получил разрешения.
– Прощай, твой навеки М. L.
26. С. А. Раевскому
<Первая половина марта 1837 г. В Петербурге>
Любезный друг Святослав.
Ты не можешь вообразить, как ты меня обрадовал своим письмом. У меня было на совести твое несчастье, меня мучила мысль, что ты за меня страдаешь. Дай бог, чтоб твои надежды сбылись. Бабушка хлопочет у Дубельта, и Афанасий Алексеевич также. Что до меня касается, то я заказал обмундировку и скоро еду. Мне комендант, я думаю, позволит с тобой видеться – иначе же я и так приеду. Сегодня мне прислали сказать, чтоб я не выезжал, пока не явлюсь к Клейнмихелю, ибо он теперь и мой начальник <…>. Я сегодня был у Афанасья Алексеевича, [197] и он меня просил не рисковать без позволения коменданта – и сам хочет просить об этом. Если не позволят, то я всё приеду. Что Краевский, на меня пеняет за то, что и ты пострадал за меня? – Мне иногда кажется, что весь мир на меня ополчился, и если бы это не было очень лестно, то право, меня бы огорчило… Прощай, мой друг. Я буду к тебе писать про страну чудес – восток. Меня утешают слова Наполеона: Les grands noms se font `a l’Orient. [198] Видишь: всё глупости. Прощай, твой навсегда
197
Афанасий Алексеевич Столыпин(1788–1866), родной брат Е. А. Арсеньевой. Лермонтов очень любил А. А. Столыпина и переписывался с ним. Письма эти не сохранились.
198
Великие имена создаются на Востоке. (Франц.) – Ред.
М. Lermontoff.
27. М. А. Лопухиной
<31 мая 1837 г. Из Пятигорска в Москву>
31-го мая.
Je tiens exactement ma promesse, ch`ere et bonne amie, et je vous envoie ainsi qu’`a madame votre soeur les souliers circassiens que je vous avais promis; il y en a six paires, et vous pouvez facilement partager sans vous quereller; je les ai achet'es d`es que j’ai pu en trouver; je suis maintenant aux eaux, je bois et je me baigne, enfin je m`ene une vie de canard tout-`a-fait. Dieu veuille, que ma lettre vous trouve encore `a Moscou, car si elle va voyager en Europe `a vos trousses, elle vous attrapera peut ^etre `a Londres, `a Paris, `a Naples, que sais-je, – et toujours dans des endroits o`u elle sera pour vous la chose la moins int'eressante, de quoi dieu la garde et moi aussi. – J’ai ici un logement fort agr'eable; chaque matin je vois de ma fen^etre toute la cha^ine des montagnes de neige et l’Elbrous; et maintenant encore, au moment o`u j’'ecris cette lettre, je m’arr^ete quelques fois pour jeter un coup d’oeil sur ces g'eants, tant ils sont beaux et majestueux. J’esp`ere m’ennuyer joliment tout le temps que je passerai aux eaux, et quoiqu’il est tr`es facile de faire des connaissances je t^ache de n’en pas faire du tout; je r^ode chaque jour sur la montagne, ce qui seul a rendu la force `a mes pieds; aussi je ne fais que marcher; ni la chaleur ni la pluie ne m’arr^etent… Voici `a peu pr`es mon genre de vie, ch`ere amie, ce n’est pas tort beau, mais… – d`es que je serai gu'eri j’irai faire l’exp'edition d’automne contre les circassiens, quand l’emp'ereur sera ici…
– Adieu, ch`ere, je vous souhaite beaucoup de plaisir `a Paris et `a Berlin. – Alexis a-t-il recu sa permission; – embrassez le de ma part – adieu.
Tout `a vous M. Lermontoff.
P. S.De gr^ace, 'ecrivez-moi – et dites si les souliers vous ont plu.
31-го мая.
В точности держу слово и посылаю вам, милый и добрый друг, а также сестре вашей [199] туфельки черкесские, которые обещал вам; их шесть пар, так что поделить их вы легко можете без ссоры; купил их, как только удалось отыскать; я теперь на водах, пью и принимаю ванны, словом, веду жизнь настоящей утки. Дай бог, чтобы мое письмо еще застало вас в Москве, а то, если ему придется путешествовать вслед за вами по Европе, может быть, вы получите его в Лондоне, в Париже, в Неаполе, как знать, – во всяком случае в таком месте, где оно вовсе не будет для вас интересно, а от этого сохрани боже и его и меня. У меня здесь славная квартира; каждое утро из окна я смотрю на цепь снежных гор и Эльбрус; вот и теперь, сидя за письмом к вам, я то и дело останавливаюсь, чтобы взглянуть на этих великанов, так они прекрасны и величественны. Надеюсь порядком поскучать всё время, покуда останусь на водах, и хотя очень легко завести знакомства, я стараюсь избегать их. Ежедневно брожу по горам, и одно это укрепило мне ноги; поэтому я только и делаю, что хожу: ни жара, ни дождь меня не останавливают… Вот примерно мой образ жизни, милый друг; не так уж это хорошо, но… как только я выздоровлю, то отправлюсь в осеннюю экспедицию против черкесов, когда государь будет здесь.
199
Сестра М. А. Лопухиной– по всей вероятности, В. А. Лопухина-Бахметева.
Прощайте, дорогая, желаю вам веселиться в Париже и в Берлине. Получил ли Алексис отпуск? – обнимите его за меня – прощайте.
Весь ваш М. Лермонтов.
Р. S.Ради бога, пишите мне и сообщите, понравились ли вам туфельки.
28. Е. А. Арсеньевой
<18 июля 1837 г. Из Пятигорска в Петербург>
18 июля.
Милая бабушка! Пишу к вам по тяжелой почте, потому что третьего дня по экстра-почте не успел, ибо ездил на железные воды и, виноват, совсем забыл, что там письма не принимают; боюсь, чтобы вы не стали беспокоиться, что одну почту нет письма. Эскадрон нашего полка, к которому барон Розен велел меня причислить, будет находиться в Анапе, на берегу Черного моря при встрече государя, тут же, где отряд Вельяминова, и, следовательно, я с вод не поеду в Грузию; итак прошу вас, милая бабушка, продолжайте адресовать письма на имя Павла Ивановича Петрова и напишите к нему: он обещался мне доставлять их туда; иначе нельзя, ибо оттуда сообщение сюда очень трудно, и почта не ходит, а депеши с нарочными отправляют. От Алексея Аркадича я получил известия; он здоров, и некоторые офицеры, которые оттуда сюда приехали, мне говорили, что его можно считать лучшим офицером из гвардейских, присланных на Кавказ. То, что вы мне пишете об Гвоздеве, [200] меня не очень удивило; я, уезжая, ему предсказывал, что он будет юнкером у меня во взводе; а впрочем, жаль его.
200
Поэт Павел Александрович Гвоздев(1815–1851), еще будучи юнкером Школы гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, написал ответ Лермонтову на стихотворение «Смерть Поэта». Позже за одно из своих сатирических стихотворений он был разжалован в солдаты и отправлен на Кавказ (см.: Б. Л. Модзалевский. Архив Раевских, т. II. СПб., 1909, с. 512–513; т. III, с. 676).
Здесь погода ужасная: дожди, ветры, туманы; июль хуже петербургского сентября; так что я остановился брать ванны и пить воды до хороших дней. Впрочем, я думаю, что не возобновлю, потому что здоров как нельзя лучше. Для отправления в отряд мне надо будет сделать много покупок, а свои вещи я думаю оставить у Павла Ивановича. Пожалуйста, пришлите мне денег, милая бабушка; на прожитье здесь мне достанет; а если вы пришлете поздно, то в Анапу трудно доставить. – Прощайте, милая бабушка, целую ваши ручки, прошу вашего благословения и остаюсь ваш вечно привязанный к вам и покорный
внук Михаил.
Пуще всего не беспокойтесь обо мне; бог даст, мы скоро увидимся.
29. С. А. Раевскому
<Вторая половина ноября – начало декабря 1837 г. Из Тифлиса в Петрозаводск>
Любезный друг Святослав!
Я полагаю, что либо мои два письма пропали на почте, либо твои ко мне не дошли, потому что с тех пор, как я здесь, я о тебе знаю только из писем бабушки.
Наконец, меня перевели обратно в гвардию, но только в Гродненский полк, и если бы не бабушка, то, по совести сказать, я бы охотно остался здесь, потому что вряд ли Поселение веселее Грузии.
С тех пор как выехал из России, поверишь ли, я находился до сих пор в беспрерывном странствовании, то на перекладной, то верхом; изъездил Линию всю вдоль, от Кизляра до Тамани, переехал горы, был в Шуше, в Кубе, в Шемахе, в Кахетии, одетый по-черкесски, с ружьем за плечами; ночевал в чистом поле, засыпал под крик шакалов, ел чурек, пил кахетинское даже…
Простудившись дорогой, я приехал на воды весь в ревматизмах; меня на руках вынесли люди из повозки, я не мог ходить – в месяц меня воды совсем поправили; я никогда не был так здоров, зато веду жизнь примерную; пью вино только, когда где-нибудь в горах ночью прозябну, то, приехав на место, греюсь… – Здесь, кроме войны, службы нету; я приехал в отряд слишком поздно, ибо государь нынче не велел делать вторую экспедицию, и я слышал только два, три выстрела; зато два раза в моих путешествиях отстреливался: раз ночью мы ехали втроем из Кубы, я, один офицер нашего полка и черкес (мирный, разумеется), – и чуть не попались шайке лезгин. – Хороших ребят здесь много, особенно в Тифлисе есть люди очень порядочные; а что здесь истинное наслаждение, так это татарские бани! – Я снял на скорую руку виды всех примечательных мест, которые посещал, и везу с собою порядочную коллекцию; одним словом, я вояжировал. Как перевалился через хребет в Грузию, так бросил тележку и стал ездить верхом; лазил на снеговую гору (Крестовая) на самый верх, что не совсем легко; оттуда видна половина Грузии, как на блюдечке, и, право я не берусь объяснить или описать этого удивительного чувства: для меня горный воздух – бальзам; хандра к черту, сердце бьется, грудь высоко дышит – ничего не надо в эту минуту; так сидел бы да смотрел целую жизнь.