Том 9. Лорд Бискертон и другие
Шрифт:
— Алло! Алло! Алло-о! Слушайте, сколько можно звонить, чтобы добиться мелкой услуги? Давайте! Дав-а-айте! Если по эту сторону океана так ведутся дела, то Боже помоги Англии! Вы что, воображаете, мне делать нечего, как только сидеть и дозваниваться до вашей чертовой парикмахерской? Давайте! Давайте! Давайте!
— Вы там? — слабо спросил Пэки. Голос вопросом возмутился.
— А вы — там, черт вас дери! То-то и оно! Я уже полчаса названиваю! Что с вами такое? Оглохли, что ли? Это сенатор Опэл из люкса «400». Я требую, чтобы
Пэки чуть не сообщил сенатору, что, по случайному совпадению, которых много в жизни, он и сам хочет того же. Но когда он уже открыл рот, чтобы рассказать о таком родстве душ, его вдруг кольнуло беспокойное чувство, которое он немедленно распознал. В нем пробудился грех. В своем бесславном прошлом, когда благотворное влияние Беатрисы еще не изливалось ежедневно на его душу, такой возможности подурачиться Пэки не упустил бы. В смятении он обнаружил, что возможность соблазняет его и сейчас. И только мысль о Беатрисе…
— Давайте же, — орали в трубке. — Дава-а-а-йте!
Но разве Беатриса одобрила бы, что он отверг приключение, которое, несомненно, обогатит его кругозор?
— Давайте же! Давайте!
Совесть как-то сразу умолкла. Он даже удивлялся, откуда вообще взялись какие-то колебания. Беатриса, теперь ему это открылось ясно, первая одобрила бы, что он поспешил на помощь терпящему бедствие сенатору. Подрезать старикану солому — поступок добрый, альтруистический, в духе скаутов и сэра Филипа Сидни. Пожалуй, даже тетя Гвендолин не усмотрела бы в нем ничего предосудительного.
Вплеталось сюда и еще одно. Наверняка это тот самый знаменитый сенатор Опэл, создавший великий Закон Опэла, который ему почти удалось провести, — закон, раз в шесть суровее, чем сухой закон. Если Пэки отвергнет предлагаемую встречу, ему никогда не выпадет шанс увидеть такую знаменитость. А ведь Беатриса постоянно твердит, как ей хочется, чтобы он знакомился с выдающимися людьми.
Стало быть, ради Беатрисы он непременно должен отправиться в люкс «400».
— Иду, иду, сэр, — почтительно проговорил Пэки.
Пэки Франклина нельзя было назвать человеком неразумным. Он прекрасно понимал, что все разом в этом мире получить невозможно, но все-таки, войдя в люкс «400», пожелал, чтоб владелец его не был таким грозным. При первом взгляде на сенатора Амброза Опэла ему почудилось, что он подрядился стричь львов в зоопарке.
Инициатор Закона был среднего роста, но обхвата куда больше среднего. Над высоким лбом (без него в американском сенате и делать нечего) вздымались настоящие джунгли снежно-белых волос. Из-под угольно-черных бровей сверкали острые пронзительные глазки, не особенно дружелюбные.
— Давайте же! Давайте! — прикрикнул он. Наверное, это была его любимая присказка.
Сенатор устроился в удобном кресле, и Пэки, обернув его простыней, завел разговор, входящий, насколько ему помнилось, в ритуал стрижки.
— Редковаты на макушке, сэр.
— Еще чего!
— Кожа суховата…
— Ну, знаете!
— Пробовали мыть шампунем с горячим маслом, сэр?
— Нет. И не собираюсь.
— Прекрасный денек, сэр.
— Что-о?
— Денек, сэр. Прекрасный.
— Ну и что из этого?
Верно или неверно, но у Пэки создалось впечатление, что светская беседа сенатору нежелательна, и он молча отдался работе. Несколько минут тишину нарушало лишь позвяки-вание ножниц. Под конец этой паузы атмосфера люкса внезапно просветлела и оживилась — в номере появилась девушка. Войдя без стука, она вспорхнула на краешек стола и примостилась там.
Пэки, хотя и был помолвлен с леди Беатрисой, еще не совсем забросил добрую старую привычку поглядывать на хорошеньких девушек. У этой было прелестное круглое личико, из тех, на которых при улыбке непременно играют ямочки, прелестные черные волосы, прелестная фигурка и прелестные черные глаза. А когда она заговорила, то и голос у нее оказался прелестный. Словом, вся она с ног до головы была сплошная прелесть.
— Приветик, папа!
— Здрас-с…
— Стрижешься?
— М-да…
Сложить два и два Пэки сумел. Первая часть диалога открыла ему, что они — отец и дочь. Вторая — что между ними царит здоровый дух доверия и откровенности. Никаких тайн. Никаких уверток. Это ему пришлось по душе.
Хотя, нравится это ему или нет, значения особого не имело. Девушка, бросив на Пэки равнодушный взгляд, больше не обращала на него ни малейшего внимания. Очевидно, она считала его фоном. Вот одно из несчастий парикмахера — никто не обращает на тебя никакого внимания. Какой бы обмен мыслей ни предстоял, его собственная доля в нем, предугадывал Пэки, окажется ничтожно малой. Так, манекен с ножницами, и все. Это его немного огорчило.
Поведение девушки доказало правильность его догадок. Она абсолютно не обращала на него внимания. Раскачивая прелестными ножками, она без стеснения болтала о своих делах, и через несколько минут Пэки знал о них уже не меньше нее самой.
Для начала выяснилось, что зовут ее Джейн. Так, по крайней мере, называл ее сенатор, а он, по виду, был человеком, заслуживающим доверия. Итак, ее зовут Джейн. Сегодня утром она прошлась по магазинам и видела совершенно изумительные носовые платочки, совсем, совсем недорогие в магазинчике на Риджент-стрит, погода сегодня изумительная, а еще изумительней лондонские полисмены. Ей бы очень хотелось остаться в Лондоне подольше, но это, как понял Пэки, невозможно — завтра они с отцом уезжают во Францию.
Сенатор понадеялся, что качки на море не будет.
Джейн откликнулась:
— Ну, конечно!
— Почему это, конечно?
— Не будет, да и все!
— В это время года, сэр, качки не бывает, — вставил Пэки.
— Мал-чать! — крикнул сенатор.
— Слушаюсь, сэр, — После этой реплики на него обратила внимание девушка, и на лице у нее возникло недоумение.
Сенатор продолжил разговор. Видимо, предстоящие тяготы путешествия по-прежнему грызли ему душу.
— И чего это Геджи забрались в такое место? Терпеть не могу плавать на маленьких пароходишках!