Тот, кто должен
Шрифт:
Все она в кучу намешала. И вышло, что не из-за Арсена она уходит, а просто – от меня. Плакала я тогда сильно, но ее не уговаривала. Потом узнала, что Арсен ей квартиру все-таки снял и с работы всегда встречает. Я и решила, что принудил он ее так поступить. Или еще хуже – за меня она испугалась.
Я тогда на все была готова – бороться за нее, убить его, на все. Стала узнавать, где пистолет купить можно. Узнала, да дорого. Наточила кухонный нож, в сумочку положила и к Лариске пошла.
Арсена как раз дома не было.
– Уходи, Маша, – просит, – Он вот-вот прийти должен.
– А я, – говорю, – не боюсь его. Пусть приходит. Я без тебя не уйду!
И тут Лариска как рассмеется.
– Ты что, – спрашивает, – себе вообразила? Что я с тобой всю жизнь лизаться буду? Да я просто хотела, чтобы Арсен меня поревновал немного. Мы с ним поженимся теперь, у нас ребенок будет. Я же не лесбиянка какая-то, не юродивая, не извращенка, как ты! Пошла вон отсюда! Пошла вон! И не смей нам на глаза показываться!
И это намного хуже было, чем если бы Арсен меня снова избил. Намного хуже.
Я еле домой дошла. И в голове одно крутилось, как будто я сама себя уговаривала:
– Должно пройти время. Должно пройти время.
Но я не хотела, чтобы прошло время. Не хотела, чтобы прошла боль. Наоборот, хотела прибавить. Вот тогда и вспомнила снова об уксусе. Опять кто-то зашептал в оба уха: выпей-выпей-выпей…
И я даже не притормозила. Еще не остыла от разговора с Лариской, еще нож лежал в сумочке, еще пальцы не разжались от злости, а я уже рылась в кухонном шкафу, выворачивая все на пол, что-то сыпалось, что-то разбивалось, стекла хрустели под ногами.
И я нашла уксус – почти полную бутылку. Стала глотать.
Кричи, не кричи – никто не услышит. Да я и не кричала. Сама же.
Только нашла меня тетя Таня, мать Нели Захаровны. Зашла ко мне квитанцию за телефон отдать и нашла на полу. Вызвала скорую.
Откачали, конечно. Врачи самоубийц не любят. Это им приходится кости собирать, гипс накладывать, из комы вытаскивать, искусственный желудки привешивать. Но мне не пришлось – старый удалось заштопать. Залатали, как могли.
Иначе, как идиоткой, никто из них меня не называл: глупую я смерть выбрала, как оказалось, болезненную. Это они меня сдали потом в психлечебницу, но там меня долго не держали: я же адекват, у меня нормальные реакции. Просто транков немного выписали. И на самом деле – смысла нет возиться с психами, для клиники убыточно это.
Вернулась домой – все перевернуто, стекла на полу, битая посуда. Я тогда даже не заметила, сколько всего расколотила. И не скажу, что из-за Лариски. А, да… Наверное, из-за Лариски. Потому что я уверена была, что она меня любит. Ее же никто не заставлял притворяться, никто…
Это самое страшное, по-моему, быть уверенным в том, чего нет. После этого – нужно понимать заново, что же было на самом деле, а что ты себе придумал. И если разобраться, ничего у меня не было,
И лучше бы Арсен меня убил тогда, когда я была уверена, что она меня любит. Убили же мою мать какие-то армяне, пусть бы и меня убили. Может, и она тогда верила в то, что никогда не могло сбыться: что вернется к своей девочке, что заберет ее с собой, что у них будет светлый и теплый дом и кошка с пушистым хвостом.
34. ПАМЯТЬ ТЕЛА
– Да все нормально. Можешь даже не спрашивать, – Ольга засмеялась. – И о Попове можешь не спрашивать: он не болеет, не худеет, дела его идут отлично. И у меня тоже все стабильно – я на виду, верчусь-кручусь, как белка в колбасе. В колесе. Да.
И снова смешок.
– Но когда я просыпаюсь утром, мне так страшно. Мне не хочется просыпаться. А если ты спросишь, почему, я ничего тебе не отвечу.
Она помолчала, закурила.
– Не знаю даже, насколько я люблю тебя – можно ли так любить, нужно ли, и настоящая ли это любовь. И я говорю себе, что не люблю, что мне это кажется. Но тело не понимает, что я тебя не люблю. Мне снится, что мы занимаемся сексом, что я кончаю с тобой, я просыпаюсь от судорог оргазма и вспоминаю, что не должна любить тебя, что это мания. Что это напрасно. Что это напрасная боль.
Ты даже не спрашиваешь, почему «напрасно». Ты знаешь. Напрасно, потому что ты не думаешь обо мне в тот момент, когда я думаю о тебе. Я не снюсь тебе в тот момент, когда ты мне снишься. Если ты мое зеркало, то – треснувшее, кривое, злое зеркало. Зеркало, в котором я никогда не буду красивой. Зеркало в моей комнате страха.
И иногда я думаю: если бы не ты, я бы не сожалела так мучительно о каждом прожитом дне. А иногда думаю: если бы не я…
Ты не представляешь, как это больно, насколько. Не лежать с ним больно, не говорить ему, что он мой благодетель, а знать, что мы с тобой никогда не будем вместе, что для тебя – с другой стороны трещины – просто секс, просто встречи, просто вежливое общение…
– Не истери…
– Да это не истерика. Просто очень горько. Так даже на чужих свадьбах не бывает – очень… Меня не хватает на других людей, мне кажется, я всех ненавижу, потому что моя жизнь не сложилась и не может сложиться. И нужно оборвать все как-то. Оборвать одним махом – отношения с ним, телевидение, «Мозаику», свидания с тобой. Оборвать все резко…
– Уезжай.
– Память тела – страшная штука. Не отстирывается, не отмывается, не оттирается, не отпускает. Память сердца – еще хуже. Это как две разные памяти, и они конфликтуют, как в компьютере. Только я не компьютер. Я не из железа, даже если у меня железная логика. Я выбрала то, что выгоднее, а меня ломает. А если откажусь от этого выбора – пропаду. Превращусь в пыль, не будет никакой Ольги Сазоновой…