Тойво - значит "Надежда" 2. Племенные войны.
Шрифт:
В самом начале лета 1918 года Антикайнен добрался до северной столицы. Это был его второй визит, но и поверхностного взгляда оказалось достаточно, чтобы определить: "Чего-то хиреет городишко". Впрочем, на сам Петроград ему было глубоко наплевать, ему было не наплевать на местные тюрьмы.
Он не забыл предложение Куусинена посетить в случае надобности дом на Каменноостровском проспекте. Надобность такая, конечно, имела место быть: деньги у него кончались, двигаться от тюрьмы к тюрьме - так и сам в тюрьме окажешься.
Таким образом, руководствуясь подсказками прохожих, он и подошел к роскошному зданию, построенному по специальному проекту в 1910 - 1914 годах. Чем ближе он подходил, тем чаще можно было услышать финскую речь. Финская речь была насыщена ругательными словами, но, все же, ее было слушать приятнее, чем русскую речь, также насыщенную матерными словами. Все ругались, даже подростки и озабоченного вида девицы.
– Perkele sataana!
– услышал Тойво смутно знакомый голос и обернулся к высокому статному мужчине, обозначившему свои эмоции устойчивым словосочетанием "чертов черт".
– Акку!
– тут же вспомнил его имя Антикайнен.
– Ты чего здесь делаешь?
Перед ним стоял один из его давешних спасителей в Турку, Акку Пааси, носивший кодовое имя Август Пю. Несмотря на молодость, или, быть может, по причине таковой, зарекомендовал себя умельцем радикальных действий: драться, стреляться, резаться. Он тоже прошел школу шюцкора в Коувале, учился на юриста, завязал с учебой на бакалавриате, истово ненавидел адвокатов, консультантов и прочих былых своих коллег по ремеслу. Причина этой ненависти была никому не известна, зато доподлинно известно, что Август Пю никогда не упускал шанса потрепать за шкирку юриста, случившегося в перекрестке цели акции, который непременно терял после этого дорогие часы, золотые запонки и всю наличность до пенни. Иной раз, конечно, терял и зубы, если слишком упорствовал.
– Это ты что здесь делаешь?
– не замедлил сказать Акку и протянул для рукопожатия широкую, как лопату ладонь.
– Мне в тюрьму надо, - доверительно сказал ему Тойво, ответив на рукопожатие.
– Ну, брат, с этим торопиться не стоит, - засмеялся Пааси.
– Пойдем наверх, представлю тебя товарищам. Тюрьма от тебя никуда не денется, тьфу-тьфу-тьфу.
Они поднялись на пятый этаж в обширные апартаменты с номером 116, Акку толкнул тяжелую высокую дверь и гостеприимным жестом предложил Тойво войти. Он вошел и сказал всем, кто был в просторном холле "ку-ку".
– Ку-ку, - радостно отозвалась Лииса Саволайнен, экс-секретарша Куусинена в бытность того редактором газеты.
– Ку-ку, - мрачно отозвался Эйно Рахья и строго, как прокурор на жареную курицу, посмотрел на него.
– Ку-ку, - хором сказали Теодор Кеттунен, главный кассир "красных финских боевиков", и Вяйно Йокинен, бывший эдускунтовец, рьяный коммунист.
Только Отто Кусинен ничего не сказал, потому что его здесь и не стояло - его вообще в Питере не было. Где он был - являлось большой государственной тайной, точнее - тайной от государства. От жены Отто, конечно, тайн не существовало, они с мужем сидели друг напротив друга и дули обжигающий чай из блюдец, закусывая бубликами и смотря через окно на пробуждающуюся от былой слякотной опустошенности Сенатскую площадь Хельсинки.
Лииса Саволайнен с характерными ее стилю ярко-красными губами оказалась облачена в такую же самую униформу, как и неживые финские чиновницы. Неужели и ее накрыло? Но Лииса широко улыбалась и озорно блестела чуть прищуренными веселыми глазами. Может, еще жива?
– Товарищи!
– сказал Акку.
– Это Тойво Антикайнен, тот самый герой Турку. Он с дороги, так что ему поесть, попить и пристанище подобрать на первое время.
– Ну, кто он такой, мы, положим, знаем, - все так же мрачно проговорил Эйно Рахья.
– Лииса, помоги, пожалуйста, товарищу.
– Яволь!
– ответила Лииса.
– Иди ко мне, мой мальчик.
Это она, конечно, сказала Тойво, к Рахья так обратиться не мог никто. Разве что небожитель Сталин, либо сам Ленин. Для них все прочие были "мальчиками", даже девочки. Мальчиками для битья, понятное дело.
Тойво приблизился к Лиисе, пожал кокетливо протянутую руку и одними губами едва слышно спросил у нее:
– А к этому суровому дядьке можно обратиться?
– Можешь, конечно, - тоже шепотом ответила та.
– Пока никого из шефов нет, он за самого старшего.
– Эйно!
– позвала она.
– Тут к тебе вопрос имеется.
Товарищ Рахья, уже почти скрывшийся в коридоре, только коротко кивнул, приглашая следовать за ним.
– А потом поесть и попить можно, - подобравшись двигаться, Антикайнен склонил голову почти к самому ушку Лиисы.
– Спасибо!
Комната, куда вошел Эйно, была обставлена со спартанской аскетичностью: возле стены - громоздкий кожаный диван, стол на гнутых ножках с настольной лампой под зеленым абажуром близ окна, еще один столик между двумя массивными креслами с вазой в форме танцующей нимфы. В вазе почивала бутылка вина. Поистине, великолепная рабочая обстановка.
Предложив гостю кресло, сам Рахья расположился на диване и отодвинул в сторону газету "Правда", которую, судя по всему, до этого читал.
– Ужасная желтейшая пресса, - кивнул он на листки, словно бы, между прочим.
– Ну, что за вопрос?
Тойво, утонув в мягком кресле, кое-как из него выбрался и устроился на самом краешке. Он кратко, насколько это позволяло дело, обрисовал ситуацию с семьей Лотты и попросил совета, с какой тюрьмы начать свои поиски.
– Ну, зачем же самому искать?
– возразил Рахья.
– Для этого мы сейчас сделаем звонок, да не в тюрьму, потому что здесь нужно на высшее русское начальство выходить, а уполномоченному по транспорту. Если у тебя имеется номер вагона, он его судьбу в два счета выяснит.
– А при чем здесь вагон?
– удивился Тойво.
– Да здесь теперь новая мода пришла: тюрьмы разгружать, - объяснил Эйно.
– Вагон, в котором прибыла сюда твоя Лотта, не простой, его обратно в пассажирский либо товарный уже не переделают. Тюрьмы разгружают по, так называемым, "трудовым коммунам". Туда некоторых безвредных буржуев гонят на трудовую повинность. Чтобы искупили, так сказать, свое буржуинство честным трудом. Сейчас мы все узнаем.
Он привстал со своего дивана и осторожно, словно она из хрусталя, поднял с аппарата на столе телефонную трубку.