Тойво - значит "Надежда" 2. Племенные войны.
Шрифт:
Тогда, может, на кладбищах закапывать? Так там и своих покойных хватает, померших от вполне естественных причин. Вывозить куда-нибудь загород и устраивать могильники? Только и остается, да мороки с этим! И транспорт, и лопаты, и руки к лопатам, и соблюдение секретности.
Куда ни глянь - везде засада. Одни проблемы с этими людьми!
Ленин - к Дзержинскому: куда человеческие ресурсы девать будем? Феликс Эдмундович подергал себя за бороду, как старик Хоттабыч: а пес его знает! Топить их, что ли? А тут Глеб Бокий нарисовался: пацаны, зачем топить - их надо использовать.
–
– А особо злостных - стрелять, - согласился Дзержинский.
– Архиправильно, - захихикал Ленин.
– Слушайте, ребята, какая мысль хорошая! Погнали наши городских!
Таким вот образом, чуть ли не по-щучьему велению, по-щучьему хотению, вагон с семьей Лотты с Финбана перетащили на Московский вокзал, потасовали немного, да и отправили в город Буй Вологодской губернии. Василий Мищенко даже не успел позлобствовать, явив себя перед Лоттой.
Хотелось ему, конечно, через девушку выманить в определенное место самого Антикайнена, да надавать ему по мордам так, чтобы тот от полученных побоев непременно бы помер. Опять нестыковочка: ищи теперь его подружку по всем лесосекам.
– Глеб, - пожурил он Бокия.
– Чего же мне-то не сказали о планах по ссыльным?
– Так тебе это знать, вроде бы, и не обязательно, - пожал плечами тот.
– Сам товарищ Бланк одобрил (Бокий до самой смерти звал Ленина Бланком). Или какой интерес имеется?
– Имеется, конечно, но не интерес, - ушел от разговора Мищенко и сам ушел по своим делам.
Когда первые переселенцы прибыли в Буй, они хором сказали:
– Ну, ни хрена себе - Буй!
– Смотрите - не перепутайте, - заметили конвоиры из негодных к строевой службе красноармейцев и выдали каждому по топору, и по пиле на пару.
– Шагом марш пилить лес!
В это самое время в Финляндии пал город Таммерфорс, со дня на день ожидалось падение Хельсинки. Шел апрель, поэтому города пали в весеннюю распутицу. И наступающие белые, и отступающие красные одинаково месили грязь и двигались в противоположных направлениях. Так, оказывается, возможно - все дороги в Финляндии ведут в Хельсинки.
Тойво остался посередине. Он полностью оправился от травм, ни в каких преступлениях замешан не был, а если и был замешан, то не оказался замечен. Революционное руководство куда-то все подевалось, а то, что не подевалось, отступало в сторону Советской России. Если не считать загадочного диктатора Маннера, то самым видным из отступающих был Гюллинг. Он отступал с веселым свистом, заряжая товарищей оптимизмом.
В Выборге красная финская гвардия решила не задерживаться, а двинулась дальше походом на Петроград. Солнышко светило, птички пели, если бы не скудность припасов, жить было бы можно. В мае разрозненные отряды из Суоми пришли в северную столицу и рассредоточились там. Эдвард Гюллинг прямиком отправился на Каменноостровский проспект, пообнимался там с Кустоо Ровио, Эйно Рахья, раскланялся с председателем Петроградского Совета товарищем Зиновьевым, пожал руку будущему первому секретарю Ленинградского губкома партии товарищу Кирову.
Ну, а прочие финские красногвардейцы разместились по распоряжению, подписанному Зиновьевым, в бывших казармах Павловского полка на временной, так сказать, основе.
Ну, и ладно. Революция, столь ожидаемая в рабочих кругах Финляндии, завершилась. Завершилась первая и последняя гражданская война страны Суоми.
Финляндия сделалась независимой и единой. Да вот, незадача, Кимасозеро, куда, вообще-то, намеревался попасть Тойво Антикайнен, в полном своем подворье оказалось на территории не самого дружественного государства - Советской России. Это обстоятельство отчасти выводило из себя (kimmastua - выводить из себя, в переводе с финского).
Да еще писем от Лотты не было давно, что не способствовало улучшению настроения. Тойво, так и не разобравшийся пока с задачей: попасть в Кимасозеро и вывезти из него свои резервы, отправился в Выборг, свободный от всякой "красной" власти. То, что он там нашел, а точнее - кого он там не нашел - повергло его в состояние полного уныния. Лотты не было, не было никого из ее семьи, квартира закрыта и пуста, концов не найти. Соседи, что женского полу, на вопросы плакали, мужского - хмурились.
Наконец, удалось отыскать родственников, что заперли покинутое жилище семьи Лотты от греха подальше. Они-то и поведали, что разузнали: чекисты погрузили и отца, и мать, и всех детей в поезд и увезли в Россию.
– Почему?
– в полной растерянности вопрошал Тойво.
– Да разве они отвечают?
– горестно вздохнула тетушка Лотты.
– Это ж как в суде, не приведи Господь. Его не понять, этого судью, а натворит, натворит, потом людям не расхлебать. И вовсе не по закону, а по настроению. Вот и наших схватили по настроению, теперь где-то, сердечные, маются.
Муж тетушки только добавил, что в ночь пропажи их родственников также забрали многих состоятельных людей, у которых достатка было выше высокого.
– Так у родителей Лотты вообще никакого достатка не было!
– даже застонал Тойво.
– Они ж из сил выбивались, чтобы на ногах держаться!
– Да, да, - плакала в платок тетушка.
– Красные бандиты, - добавлял ее муж.
– Веня ротут!
"А чем белые бандиты лучше красных?" - совершенно отвлеченно подумалось Антикайнену. Он оказался совершенно растерян: что делать, чтобы искать свою девушку - совершенно не представлялось.
– "Красные на всякую судейскую дрянь не размениваются, белые же все обставляют, типа, законно. Результат и у тех, и других все равно один".
Он для приличия сходил в восстанавливаемый полицейский участок, написал заявление о пропаже людей, не получил никакой информации, получил мнимый "пинок под зад" и отправился на железнодорожный вокзал.
Концов и там было не найти. Точнее, все концы упирались в мрачный омут, называвшийся "Советская Россия". Поезда туда не ходили, оттуда - тоже. Перебежчики, что просачивались в Финляндию, на разные голоса твердили, как там всех хватают и убивают. Если верить их словам, то скоро там и народа никакого в живых не останется. Только еврейские комиссары, китайские налетчики, латышские стрелки, да и все.