Тойво - значит "Надежда" 2. Племенные войны.
Шрифт:
– Чего это тебя на воспоминания об этом Пильщикове потянуло?
– интонация у кота сделалась озабоченной.
– Так сегодня ровно десять лет, как я к нему в Петербург человечка возил - тогда я там извозом промышлял. Немец был, он Николая Дмитриевича и убил из револьвера выстрелом в голову. Как раз за день до того, как у Пильщикова намечалась встреча с Вернадским. Подсчитали немцы, что если эти двое друг друга поймут, все мечты о мировом господстве рухнут. Потом, конечно, объявили это дело самоубийством, хотя пистолет лежал на столе, а тело нашли на кровати. Опять же, наследил этот немец на подоконнике, пока в комнату
– Ну, что же - бывает. Постой, а это кто?
Антикайнен почувствовал грубый пинок по своему боку и открыл глаза. Кота и след простыл. На него смотрели жуткие в колеблющемся пламени свечи лица двух человек. Тот, что постарше, со свечкой в руках, отступил назад на несколько шагов. Молодой же, напротив, встал еще ближе, явно примеряясь, чтобы снова лягнуться.
Тойво перекатился через плечо, одновременно поднимаясь на ноги. Используя инерцию своего движения, добавляя к нему ускорение поворота на месте, он по широкой дуге выбросил вперед ногу и всадил ее прямо в ухо любителю попинаться. При этом Антикайнен не произнес ни одного слова, а столь неожиданно получивший по башке парень сказал "хек" и улетел на ближайшую детскую кроватку. Вновь подниматься на ноги он не торопился, притворившись крепко спящим.
– Ты это чего?
– голосом кота спросил взрослый мужчина.
– За Пильщикова ответишь, - сказал ему Тойво.
Свеча в руках у ночного визитера задрожала, вероятно, он изрядно расстроился.
– Я не виноват, я только возил, мне Николая Дмитриевича всю жизнь было жалко.
– Здесь что делаете?
– За домом пришли посмотреть, хозяева так и не вернулись.
Лицо говорившего показалось Антикайнену смутно знакомым. По ночам, вообще-то, по чужим домам ходят только с определенной целью. Но не с такими лицами. Родственник? Тогда пришел бы днем. Опять же, знает, что хозяев нет. Мент? Так тех за версту видать, они до самой своей смерти в избранность верят, придурки. Кто же тогда?
Железнодорожник! Он был в конторке, когда Тойво интересовался о поезде, на котором вывезли семью Лотты. Стало быть - это мародер, точнее - это мародеры.
– Назови мне причину, по которой я тебя не должен убивать, - сказал Антикайнен, отобрав у волнующегося мужчины свечу.
– Только, умоляю тебя: ни слова про больных родственников, малых детей и грех на душу.
Ночной грабитель затрясся, как осиновый лист, несколько раз сглотнул пересохшим ртом, потом спросил:
– А с этим что?
– он кивнул на тело своего подельника, так и пребывающего до сих пор в стране вечной охоты.
– Ну?
– грозно пророкотал Тойво, пропустив вопрос мимо ушей.
– Я литеру столыпинского вагона знаю, по ней можно определить, куда отвезли людей.
– Только не говори, что она у тебя на работе!
– еще грознее заметил Антикайнен.
– Почему - на работе?
– поспешно заговорил мужчина.
– У меня в блокноте все записано, а блокнот всегда со мной. Вот, сейчас!
Он достал из кармана потрепанную записную книжку, вытащил также очки и химический карандаш. Приблизившись к свече и нацепив очки на нос, железнодорожник нашел нужную страницу и, послюнявив карандаш, обвел какую-то цифирь с буквами.
– Вот!
– сказал он и показал Тойво.
Тот выдрал страницу, сложил вчетверо и убрал в свой бумажник.
– Обещал не убивать!
– напомнил мужчина.
– С тобой Пильщиков с того света разберется, - проговорил Антикайнен, намереваясь уходить прочь из этого некогда живого дома.
– Да, вот еще! Котов местных тронешь - я приду, тогда уже от меня не откупишься.
– Не трону!
– с видимым облегчением поспешил заверить железнодорожник, не в силах сдерживаться, добавив.
– Люди добрые, что же это творится-то?
– Добрые, говоришь?
– усмехнулся Тойво.
– Революция, ты научила нас видеть несправедливость добра (слова Юрия Шевчука).
4. В Советской России.
Поле того, как между Финляндией и Россией были установлены границы, особенно рьяно охраняемые в пределах Карельского перешейка, перебраться через них сделалось сложнее, чем в прежние годы. Во всяком случае, руководствуясь только желанием, их было не пересечь.
И дело было не только в усилении рубежей с территории большевиков, но, в большей степени, в изменениях, принятых финской стороной.
Преодолев Революцию, завершив гражданскую войну, каждый чиновник из вновь сформированного государственного аппарата необратимо мутировал. Мутировал - не значит: вместо лица у него или нее образовалась свиная или обезьянья морда, вместо ног - копыта вылезли, либо хвост в положенном месте закурчавился. Мутировал - значит, превратился в монстра, душевного монстра. Словно их, чиновников, специально облучали специально сконструированным для этого "монстроделом".
Тойво не знал, как дело обстояло с прочими государственными образованиями: обучением, здравоохранением и прочим, прочим. Его коснулась служба миграции. Точнее, он коснулся службы миграции, а, коснувшись, обжегся.
Добравшись до Хельсинки, Антикайнен первым делом пошел в Министерство, так сказать, Иностранных Дел. Все хорошо, его приняли везде, куда бы он ни обратился, везде ему улыбнулись, везде его послали. Особенно здорово это получалось у министерских женщин, которые сели за столы и уткнулись в бумаги. Мужчины тоже были невменяемы, но при этом как-то лукаво. Складывалось впечатление, что можно их чем-то заинтересовать, и, заинтересовав, обозначить свой интерес.
А интерес у Тойво был простой: отправить запрос на уровне министерства страны в министерство другой страны, чтобы несчастных жителей финского Выборга выпустили из тюрьмы, куда они оказались заключены в момент отхода оттуда красных. Дата задержания, список задержанных, номер вагона, которым они перевозились, прилагались.
Самого главного мужика департамента, до которого ему удалось добраться, заинтересовать обещаниями не удалось. Досадно то, что деньги-то были, но были они пока еще далеко. Начальственный интерес постепенно затух, вместе с чем Антикайнена отправили в дверь к даме, которая в приложение к идеально накрахмаленной идеально белой блузке имела идеально мертвые глаза.
Первый же уточняющий вопрос поверг Тойво в трепет.
– Какова ваша степень родства?
– спросила дама.
– Мы обручены, - замешкавшись, ответил Антикайнен. Вообще-то он был не вполне далек от познаний номенклатурного идиотизма. В бытность его революционером формальностей, доходивших до абсурда, хватало.