Традиции & авангард. Выпуск № 2
Шрифт:
Евгения Некрасова
Евгения Некрасова родилась в 1985 году в Астраханской области, выросла в Подмосковье. Окончила сценарный факультет Московской школы нового кино. Печаталась в журналах «Волга», «Знамя», «Искусство кино», «Новый мир», «Урал». Лауреат премии «Лицей» для молодых писателей и поэтов за цикл прозы «Несчастливая Москва» (2017). Автор романа «Калечина-Малечина» (редакция Елены Шубиной, 2018). Живет в Москве.
Маковые братья
Treachery and violence are spears pointed at both ends; they wound those who resort to them worse than their enemies.
Света носила очки. Не отличница вовсе, хорошистка, просто плохо видела. Она – рябая, плотная и округлая – белый кабачонок. Ей исполнилось семнадцать, а выглядела она из-за крупности на двадцать пять лет. Ходила ребёнок ребёнком. С косой, в сером шерстяном сарафане, косившем под школьную форму. В плотных серых колготках, с плотным серым налётом на пытающихся быть голубыми глазами. Над ней издевались одноклассники, но не сильно. Просто говорили два-три раза за учебный день гадости, изредка кидали снежки в спину и просто били туда кулаками. Спина у Светы – широкая, твердая, затянутая в серый корсет шерстяного сарафана. Бившим казалось, что ей не больно. Друзей у Светы не было, это её не волновало. Она что-то смотрела, что-то читала в Интернете. Так как-то вяло загружалась жизнь. Свете ничего толком не было интересно.
Родители умеренно пили по очереди, пятнашками выталкивали друг друга на время в жизнь. Они вели малоприбыльный овощной бизнес, по вахтам папа заменял маму, мама – папу. Сами вставали за прилавок, продавцы от них часто уходили. Растили дочь как овощ – следили за удобрением – чтобы она ела, следили за общим состоянием – проверкой школьного дневника. Первым занималась мама, вторым – папа. В остальном Света вроде как ничего не чувствовала, была овощем вообще. Привыкла и правда ничего особенно не чувствовать. Родители уже определили её в какой-то глупый недорогой институт для таких же полуовощей, как она. Света существовала в полусне, в полуреальности. Наполовину. Полкабачка.
В трех кварталах от их многоэтажки в хрущевке жил Светин дедушка, инженер-пенсионер. Уже не работал. Тихо занимался ревизией всей своей жизни и навыков. Бабушка умерла пару лет назад. У дедушки осталась красная «копейка». Ещё на ходу, но он не водил из-за потерянного зрения, но всё равно заботился о машине: счищал снег, прогревал её зимой, протирал от пыли хорошо сохранившиеся кожаные сиденья салона. «Копейка» выглядела аккуратно и скромно, как правильно стареющая учительница. У дедушки был гараж, но почему-то очень далеко, поэтому он оставлял «копейку» во дворе.
Однажды Света зашла к дедушке после школы и увидела его красные глаза. Они бывали и раньше красными – от капель. Но сегодня эта краснота не краснела, а пылала – вокруг глаз, в ушах и на щеках дедушки. Его потемневшие от времени руки тряслись. Весь дедушка разом постарел, уменьшился в размерах и превратился в совсем старика. Он бы никогда так не поступил в иной ситуации, Свету не было принято во что-либо включать, но тут стрясся особенный случай, когда эмоции вылезли из-под контроля. Ничего не объясняя словами, дедушка привел Свету во двор, на кустарную стоянку, к своей «копейке».
Эти «жигули» появились у дедушки, когда ему было уже пятьдесят три года. Ему выплатили разово большую премию на заводе за какое-то изобретение. Год дедушка стоял в очереди на покупку. Прийти и просто купить было нельзя. Света знала эту машину с младенчества. Всегда задирала голову в салоне: наверху – белая, в мелкую маковую крапинку обивка. При долгом взгляде казалось, что маковая поверхность отрывается от обивки и плавает под ней в десяти – пятнадцати сантиметрах. Это было очень красиво. Вся эта машина – один большой красный мак с черными семечками внутри – приносящий нездешнюю, южную радость. Светин дедушка никому не рассказывал, что счастливей всего он был, когда садился за руль красной «копейки» без пассажиров и бесцельно катался по округе. Сейчас Света чувствовала это отчетливо.
Над маком надругались. Красный металл на крыше, бампере, капоте и дверях был исцарапан полосами и дурными словами. Покорёженные дворники тыкали в разбитое переднее окно, по которому в двух местах расходилась белая паутина. Боковое окно у водительского места и вовсе было выбито и скалилось острыми стеклянными клиньями. Красная кожа салона была полусодрана, из неё торчало мясо пожелтевшего синтепона. Вместо магнитолы зияла дыра. Дедушка иногда приходил в машину просто посидеть и послушать радио, попредставлять, как он водит. Магнитолу он обычно вытаскивал и уносил, но вчера забыл. Белую кожу с маковыми родинками на потолке тоже поцарапали и полусодрали. От «копейки» несло – в салон не раз помочились. Синтепон впитал в себя желтую жидкость, она же лужицами сидела на сохранившейся обивке. Вырванный погнутый руль валялся под кривыми креслами. Три колеса были спущены и впали, как щеки лагерника.
Света и дедушка стояли, молча смотрели на поруганную «копейку». Дедушка часто дышал ртом, пуская тонкую, как из выхлопной трубы, струю пара. Света сняла очки и положила их в карман чёрного пуховика, который обтягивал её фигуру как резиновый (она до сих пор вырастала из вещей). Может, помогло избавление от стекол – но с глаз пропала мутная серая пленка, и они оказались светло-голубыми. И видела Света теперь свободно и отчётливо.
В качестве ритуала они написали заявление в милицию. Худощавый, мельче Светы, милиционер принял заявление молча. Света проводила дедушку домой. Они нашли в шкафу старые простыни. Света соединила их степлером. Она всегда носила его с собой. Ей нравились больше всего два предмета на свете – степлер и венчик. Правда венчик она не носила с собой. Вместе с дедушкой они прикрыли поруганную «копейку» получившейся накидкой. Дома поели щей с хрустящей полусырой капустой, которая венчала обычно поверхность супной воды. Дедушка готовил такие щи сам. В качестве ритуала позвонили маме, потом папе. Последний обещал организовать транспортировку машины в далёкий гараж.