Трагедия закона
Шрифт:
Увидев Хильду, стройную, элегантную, разговаривавшую с подобострастно глядевшим на нее охранником у дверей персонального судейского вагона, Дерек ощутил легкое, но безошибочно узнаваемое беспокойство. Он его тут же подавил, но воспоминание осталось, и вместе с ним — смутное чувство вины. Потому что в том состоянии, в каком он тогда пребывал (если допустить, что его состояние имело хоть какое-то отношение к рассудку), вид Хильды, как и любой другой женщины, неизбежно провоцировал сравнение с предметом его обожания. И первый результат сравнения в данном случае граничил с предательством по отношению к Шиле — или, точнее сказать, к образу Шилы, который он старательно пестовал в своем воображении последние два дня. Он успел совершенно забыть, насколько
Сомнение исчезло почти так же быстро, как возникло, задолго до того, как разум Дерека успел его осознать. Спустя пять минут он поклялся себе, что сомнения никогда и не было. Однако оно все же не прошло бесследно. Глубоко запрятанное в подсознании, оно отныне напоминало о себе мгновениями раздражения, хотя возмещающая сила воображения накладывала на них слой за слоем пленительные черты, рождавшие в конце концов образ жемчужины человеческого совершенства — идеальной Шилы, чье воплощение в плоти и крови в положенный срок явит собой самую опасную соперницу Хильде.
Между тем источник этой душевной смуты и сам пребывал далеко не в покое. Если в глазах Дерека Хильда представала хладнокровной и безмятежной, то он преувеличивал ее самообладание больше, чем мог себе вообразить. На самом деле она провела выходные в смятении. Она вернулась домой из клуба, ободренная спокойной надежностью Моллета более, чем ожидала, но нашла судью, только что приехавшего из «Атенеума», в глубочайшей депрессии. Перед ним лежало письмо от шурина, в котором тот высказывал весьма неблагоприятные перспективы будущих переговоров с поверенными Сибалда-Смита. Вскоре судья поведал, что, как бы серьезно ни было то, что написано в письме, это еще самая малая из его неприятностей. Что по-настоящему гнетет его, так это инцидент, случившийся сегодня в тихих покоях клуба. За чашкой чая он разговорился со старшим коллегой — судьей, человеком, чьей безграничной осведомленностью Барбер всегда восхищался и чьего острого языка втайне побаивался. В ходе обычной беседы, которая любому третьему лицу, присутствуй он при ней, показалась бы всего лишь дружеской заинтересованностью в делах Южного турне со стороны собеседника, тот ясно дал понять несчастному Барберу, что прекрасно знает обо всем, что произошло в Маркхэмптоне. Безжалостно, в своей мягкой, покровительственной манере, которой славился, мучитель влил в него яд по капле, закурил сигару и отбыл, оставив Барбера взбешенным и страшно напуганным.
— Кто-то проболтался! — прорычал Барбер, рассказывая все это жене. — Несмотря на все принятые нами меры предосторожности, кто-то все же проболтался!
— Да, это очевидно, — согласилась Хильда, быстро соображая, что инъекция деловитости с ее стороны будет лучшим противоядием в подавленном состоянии мужа. — В конце концов, этого следовало ожидать, не так ли? Рано или поздно такие вещи неизбежно выходят наружу.
— Кто это мог быть? — продолжал Барбер. — Могу поклясться, что мальчик надежен. И Петтигрю из кожи вон лез, сам настаивая, чтобы все было сохранено в тайне… Конечно, полицейский офицер слишком молод и неопытен, но все же… Ты же не думаешь, что Петтигрю мог меня подставить, правда, Хильда? В конце концов, мы с ним такие старые друзья…
Хильда поджала губы.
— Нет, — сказала она. — Я не думаю, что он стал бы тебя подставлять. По-моему, раз уж все вышло наружу, совсем не важно, кто за это ответствен. Но если тебе интересно, Уильям, с моей точки зрения, все абсолютно ясно. — Судья посмотрел на нее в изумлении. — Ты полностью упускаешь из виду, что в аварии участвовали две стороны, — раздраженно напомнила она. — И вероятнее всего, разговорился сам пострадавший и его друзья. У Салли Парсонс весьма обширный круг знакомых, и я ничуть не сомневаюсь, что она все им доложила.
Барбер в отчаянии вскинул руки.
— Теперь слух пойдет по Темплу, — простонал он. — По всему Темплу!
— Уильям! Возьми себя в руки. Пусть даже в Темпле все станет известно, что это существенно изменит? Ты должен помнить, что, если все удастся уладить без судебной тяжбы, история никогда не попадет на страницы газет, а это единственное, что имеет значение. Ты ведешь себя просто как ребенок!
От ее упрека к Барберу отчасти вернулось чувство собственного достоинства.
— Есть вещи куда более важные для человека моего положения, чем открытые обвинения в газетах, — сказал он. — Разве ты не понимаешь, Хильда, какой невыносимой станет для меня обстановка, когда мои коллеги начнут судачить на этот счет? Я не знаю пока, насколько далеко все зашло, но следует в любой момент ожидать, что лорд — главный судья пошлет за мной и предложит…
— Что предложит?
— Предложит подать в отставку.
— В отставку? — горячо подхватила Хильда. — Чушь! Он не может заставить тебя уйти в отставку. Никто не может. И ничто.
— Кроме решения обеих палат парламента.
— Вот именно.
Но судью это не успокоило.
— Я этого не переживу, — сказал он. — Достаточно кому-то направить запрос в палату, чтобы сделать мое положение безвыходным. И пострадаю не только я, все юридическое сообщество окажется…
Он содрогнулся от такой перспективы.
— И все это подводит нас к тому, — решительно перебила его Хильда, — что мы должны договориться с Сибалдом-Смитом. Так это мы и так уже знаем. Если все замять, ни лорд — главный судья, ни кто бы то ни было другой не захотят поднимать скандал. А память на подобные вещи у людей очень короткая, сам знаешь, тем более что идет война и им есть о чем думать, кроме нас. Дай-ка мне взглянуть на письмо Майкла.
Письмо, разумеется, оптимизма не внушало. Поверенные пострадавшего, говорилось в нем, не выказывают ни малейшей готовности умерить свои запросы. В конверт было вложено их письмо с требованием скорейшего ответа. Далее Майкл сообщал, что состоялся консилиум врачей, назначенный по согласию обеих сторон; заключение, подписанное доктором, выбранным судьей, было хуже, чем они опасались. Кроме ампутации мизинца, имело место повреждение мышц руки, которое в настоящий момент серьезно ограничивает ее подвижность, и этот дефект может остаться навсегда. В любом случае медикаментозное лечение будет длительным и дорогостоящим. Другое заключение, заключение известного музыканта, подкрепляло утверждение истца, что отсутствие пальца почти наверняка сведет его заработки как исполнителя к нулю, а ведь это не единственное полученное им увечье. В заключение Майкл просил дальнейших указаний.
Хильда с упавшим сердцем отложила письмо. Потом встала, зажгла сигарету и наполовину выкурила ее, прежде чем принять решение.
— Думаю, мне нужно поехать и поговорить с ним.
— Может, это самое лучшее, — поддержал ее муж. — Но в свете его письма, боюсь, он мало что еще может для нас сделать.
— Кто? Майкл? Я не его имела в виду, хотя и с ним я в любом случае повидаюсь. Я имела в виду — встретиться с Сибалдом-Смитом.
— Хильда! Ты это не серьезно.
— Разумеется, серьезно.
— Но об этом не может быть и речи! Ты… ты не можешь этого сделать.
— Почему нет?
— Ну, для начала ты не хуже меня знаешь, что, когда дело переходит в руки адвокатов, неприлично для любой из сторон действовать у них за спиной и…
— Плевать мне на приличия. Надо что-то делать, и делать, по-моему, нужно именно это. А если ты настаиваешь на соблюдении правил, то я не являюсь стороной в этом деле.
— Хильда, умоляю, дважды подумай, прежде чем сделать это. Подобное вмешательство третьего лица к добру не приведет — более того, может нанести непоправимый ущерб. Какова, по-твоему, будет реакция совершенно постороннего человека…