Трансцендентальный эгоизм. Ангстово-любовный роман
Шрифт:
У него было много работы, но он сам не знал, отчего тянет. Отчего хочет заставить эту барышню, которая так долго портила ему жизнь, сделать первый шаг.
Женя села в кресло. И тут, почувствовав под собою опору, она словно утратила уверенность, поддерживавшую ее изнутри. Прикрыла глаза на миг.
– Как у вас жарко, - пробормотала девушка.
Она и вправду так и пылала.
– Снимите вашу накидку, - тут же предложил Василий. Спохватился, устыдившись себя, но было уже поздно. Скандалистка встала и сняла свою шапочку, потом
– Туда, - Василий кивнул в сторону вешалки для одежды, стоявшей в углу. Женя благодарно улыбнулась, потом прошла к вешалке и аккуратно пристроила все снятые предметы гардероба.
Шапочку она уронила от волнения, и Василий чуть не бросился к ней на помощь. Остановил себя, стиснув зубы и выругавшись едва слышно.
Барышня вернулась в кресло, и Василий увидел, что на ней длинная черная юбка, жакетик и белая блузка с жабо. Все это плотно облегало ее стройную фигурку.
Молодой человек глубоко вздохнул и заставил себя думать о Лидии. Светлый, любимый образ на миг обнял его теплым облаком, а потом рассеялся.
Все, о чем Василий мог сейчас думать, была эта бессовестная девица в очках.
Он сел так, что между ним и Женей оказался стол.
– Что вам угодно? – сухо спросил редактор.
– Я пришла поговорить с вами насчет моей повести, “Предвечное блаженство”, которую я прислала вам под псевдонимом “Аврора”, - проговорила Женя. – Вы ознакомились с ней, не так ли?
Василий кивнул, стараясь держать себя в руках. Он опустил глаза, сосредоточив внимание на стоящем на столе стакане с карандашами.
– Да, Евгения Романовна. Эта повесть нам не подходит по нескольким причинам, которые я указал на полях вашей рукописи. Поэтому ваша повесть отклонена. Что-нибудь еще?
Женя опустила глаза и поправила юбку. Василий взглянул на ее пламенеющие щеки и почувствовал прилив жара и стыда при мысли о том, что эта барышня сейчас скажет. Однако он ошибся.
– Милостивый государь, - четко и сухо сказала писательница, подняв свои зеленые глаза. Глазищи у нее были огромные. – Вы никак не обозначили причины, по которым моя повесть отклонена. Вы сделали мне несколько незначительных замечаний, начиная… - тут она достала из сумочки тетрадь и открыла на месте, заложенном закладкой, - с препоследней страницы. Взгляните, - тонкий палец замер на первом подчеркнутом слове.
Василий вскочил, поддернул за лацканы свой пиджак, потом снова сел.
– Мне нет нужды глядеть, сударыня, - так же сухо сказал он. – Выспренность, - он загнул один палец. – Неправдоподобие персонажей, - он загнул второй. – Наконец, порнографический характер* некоторых сцен…
Женя открыла рот и прижала к нему ладонь. Она покраснела еще сильнее, хотя думала, что сильнее уже невозможно. Ах, мерзавец! Порнографический характер, значит!..
– Я думаю, Василий Исаевич, вам известно, что это не мое начинание, - проговорила она охрипшим голосом. –
– Вы равняете себя с ними? – оборвал ее Василий.
Женя закусила губу, испытывая огромное желание ударить его своей сумкой по голове.
– Ну что вы, - тихо сказала она. – Даже не думаю равнять. И я зашла в описании любви не далее, чем наши старые писатели-романтики, послужившие мне образцами. Я уверена, что вы заметили…
– Да, - оборвал ее Василий. – Погодин… Баратынский… Кукольник… Я заметил, на какие образцы вы опирались, Евгения Романовна. Но подражательство – это не творчество.
– А, теперь новый упрек, - сказала Женя. – Подражательство! Вы уж выберите что-нибудь одно! И скажите, возможно ли писать без всяких образцов?
Василий провел рукой по вспотевшему лбу. Эта девица определенно сведет его с ума.
– Сударыня, мне некогда с вами торговаться, - сказал он сквозь зубы. – Нам не подходит ваша повесть! Это неплохая стилизация, но не более! Ничего более сердцу и уму! И людей таких, как вы изобразили, не бывает!..
– Только потому не бывает, что вы их не видали? – с едва заметной усмешкой спросила пигалица-писательница.
Василий вышел из себя.
Он резко встал и наклонился над нею через стол, оперевшись на столешницу ладонями.
– Мадемуазель, а что вы в жизни видали? – произнес он, впиваясь взглядом в лицо девчонки. – Вы пишете о любви, а сами… Что вы можете знать о чувствах женщины?
– О, разумеется, ничего, - саркастически сказала Женя. – Совсем ничего! Скажите, господин Морозов, рожали ли детей Мопассан или граф Толстой, описывавшие в своих романах рожениц?
– Вы переходите всякие границы!.. – в ярости воскликнул Василий.
Он уже не помнил, что снаружи их могут услышать.
Женя встала с кресла, обогнула редакторский стол и приблизилась к молодому человеку вплотную.
– Это вы уже давно перешли со мною всякие границы, - тихо произнесла она. – Когда вы это поймете?
От ее нахальства он на миг онемел. А потом вдруг ощутил бешенство, которое отразилось в его взгляде, в нервном движении, так что новоявленная зеленоглазая Аврора в очках испугалась и попыталась отступить. Но Василий ей не дал. Он положил руки ей на плечи и сжал их.
– Вы пишете о поцелуях, - дрожащим голосом произнес он, глядя не в глаза Жене, а на ее губы. – А сами ничего об этом не знаете.
– Откуда вы зна… - начала Женя, но эта фраза оборвалась писком. Рука беспомощно взлетела и обвисла. Василий жадно прижался губами к ее губам, одной рукой зарывшись в пышную прическу посетительницы, а другой обвив ее талию и крепко прижимая девушку к себе. Она слабо застонала от его натиска, сделала попытку его оттолкнуть, но не смогла.
А потом вдруг собралась с силами и вырвалась. Или, может быть, Василий сам ее оттолкнул.