Трансцендентальный эгоизм. Ангстово-любовный роман
Шрифт:
– Фотографический аппарат я тебе одолжу, - сказал Кацман. – Это совершенно необходимо. Образованная публика сыта спиритизмом, и просто так, за здорово живешь, твою сенсацию не съест… нужны факты.
Мендель нахмурился. Что-то в словах Кацмана ему не нравилось.
– Но тогда это и выйдут факты, Миша. Родится новый русский чудотворец, их уже предостаточно.
Кацман покачал головой.
Он улыбнулся, потом склонился к другу и поднял тонкий палец.
– Никоим образом, Гришенька. Мы вначале раздуем эту новость, а потом заставим ее лопнуть,
– А может, господин Морозов и вовсе окажется обманщиком.
Мендель молчал. Даже этот беспринципный журналист, казалось, был ошеломлен бесстыдством такого предложения.
– Обманщиком? Но зачем? – спросил он наконец.
Миша пожал плечами.
– Зачем?.. Психология Герострата*, - сказал молодой человек. – Ради дешевой славы. Заметь, все хотят ее, потому что все хотят остаться жить в истории, каким угодно способом. Вот только теперешнее общество уже не одно десятилетие пытается обрести свое бессмертие в этом фантастическом учении. Всемерно мешать распространению спиритизма – наш прямой долг, Гриша. И уничтожить для этого в глазах общества и его собственных глазах мнимого духовидца – благо, а не зло.
Слушая приятеля, Мендель сосредоточенно глядел в сторону и гладил острый подбородок.
– Да, пожалуй, - протянул он в конце концов.
Миша торжествующе кивнул.
– И тебя запомнят, - сказал он. – Да что там, если действовать с умом, ты станешь просто звездой журналистики.
Два молодых еврея удовлетворенно замолчали. Старший предвкушал будущее, развернувшееся перед юным, и чувствовал его торжество, как свое.
– Только смотри, - предостерег Кацман Менделя после паузы. – Осторожнее, Гриша. Я эту русскую аристократию знаю.
Слово “аристократия” выговорилось у него с еще большим отвращением, чем слово “спиритизм”.
Мендель пожал плечами. На лице его выразилось пренебрежение – и вместе с тем какая-то утонченная обида, свойственная интеллигентному человеку, которого незаслуженно затирают.
– Паразиты, - проговорил он. – Язва российского общества, которая очень болит, если ее тронуть. Разве я чего-то не понимаю?
Молодые люди улыбнулись друг другу.
– Так я надеюсь на тебя, Гриша, - сказал Кацман.
Тут оба замолчали. Они увидели, как Саша и Женя встали из-за столика. Мендель дернулся было в сторону, но Миша Кацман с неожиданной силой удержал его.
– Стой, - проговорил он.
Застекленная дверь кафе “Parisien” отворилась, и подруги вышли. Остановились.
Саша взглянула на Мишу Кацмана с подозрением и неприязнью, а Женя с упреком. На щеках у Жени расцвел румянец стыда. Теперь уже поздно было притворяться, что она его не узнала.
Миша подошел к девушке, примирительно улыбаясь.
– Здравствуйте, Евгения Романовна.
Женя
– Вы что же, не узнали меня? – спросил Кацман. – А вы, Александра Алексеевна? Вы так повели себя.
– Это вы повели себя как я не знаю кто, - с возмущением сказала Саша. – Выскочили наружу, даже не поздоровавшись. Я уж подумала, что мы с Евгенией чем-то вам не угодили, и решила не навязываться.
Миша улыбнулся.
– Ну что вы, что вы. Просто наша встреча была несколько неожиданной. У нас с моим другом был приватный разговор, и мы вначале не знали, как повести себя с вами. Прошу простить наши дурные манеры, дамы.
Саша сердито и настороженно молчала. Такое же выражение было и на лице у Жени.
– Кстати, позвольте представить вам моего приятеля, Григория Иосифовича Менделя, - сказал Миша Кацман.
Женя посмотрела на Менделя с откровенной враждебностью. Она могла бы поклясться, что на мгновение в его светлых глазах мелькнуло то же чувство.
Но потом молодой человек улыбнулся, с какой-то даже беззащитностью. Приподнял свою шапчонку и слегка поклонился.
– Простите, что не снимаю шапки – холодно, - смущенно сказал он. – Очень рад знакомству, Евгения Романовна.
Женя кивнула. Она не улыбнулась, и Мендель удивился.
– Я вас помню, - сказала девушка. – Вы очень грубо обошлись со мною, когда я приходила к вам в издательство.
Мендель изобразил удивление.
– Когда?.. Ах, помню, - сказал он и улыбнулся снова, точно был рад вспомнить о своей оплошности. – Прошу меня извинить, Евгения Романовна. Я тогда был с моим другом, полностью в его воле, и не располагал собой. Я бы сразу извинился перед вами за его неджентльменское поведение, но должен был тотчас же покинуть кабинет по приказу господина редактора.
– По приказу Василия Исаевича? – спросила Женя, нахмурившись. – По-моему, он ничего вам не приказывал.
– Ах, да-да, мне приказал Степан Соловьев, - поправился Мендель.
– И мы вышли, чтобы не мешать вашей беседе с господином Морозовым. Вы видите, я ничего не мог сделать, - неловко закончил он, разведя руками.
Женя растерялась.
– Вы принимаете мои извинения? – спросил Григорий Мендель.
Она кивнула.
– Хорошо. Забудем это.
– Я прошу нас извинить, господа, - вдруг резко вмешалась Саша. – Но нам пора. Вредно стоять на холоде, и вы бы тоже о себе подумали. Всего хорошего.
Она схватила Женю за руку и почти силой повела прочь.
Отойдя достаточно, чтобы приятели-евреи перестали их слышать, Саша сердитым шепотом стала выговаривать подруге:
– Ты что уши развесила? Не видишь - они к тебе зачем-то подкапываются?
– Я не знаю, - с большим сомнением ответила Женя. – Миша ведь наш старый друг, он не может сделать нам подлость…
Саша хмыкнула.
– Ну-ну, - сказала она.
– И я сама могу о себе позаботиться, - прибавила Женя. – Я не имею привычки доверять незнакомцам.