Трепет
Шрифт:
– А теперь оставьте нас одних, – раздался незнакомый голос, и, обернувшись, Игнис увидел сухого, жилистого человека неопределенного возраста в обычных портах и котто и даже как будто в валенцах. – И ты, Церритус, тоже убирайся. Да, можешь пожаловаться Тигнуму. Тебя давно уже не пороли? Это заметно, принц. А теперь выслушай мою просьбу. Ты, конечно, уже залил глотку с утра, но дай команду своим подпоркам вынести наружу своего мерзкого братца. Вот так. Аша и Бибера, вас это тоже касается. Да, Кларус, проследи, чтобы никто не зашел в трактир, пока я не переговорю с гостями.
Игнис снова посмотрел на незнакомца. Он выглядел лет на сорок, но за этими сорока годами как будто скрывалось что-то невообразимое.
– Да, – кивнул человек. – Я Бенефециум. У меня есть немного времени. Я готов выслушать вас.
Игнис молчал. Он был уверен, что Бенефециум, Морбус и Аша – родственники. Последние двое были похожи на угодника так, словно он был их отцом. За стенами трактира загудела боевая труба.
Глава 13
Тамту
– Я сам, – прошептал Литус, когда Лава в отчаянии попыталась его поднять.
– Ты… – Она осеклась.
– Жив пока, – прохрипел он, морщась. – Дуракам везет. Чего нельзя сказать об их семьях. Не забывай об этом. Ничего не трогала?
– Нет, – растерянно прошептала Лава.
– Сколько… всего? – спросил Литус.
– Шестеро, – заторопилась Лава. – Четверых ты, одного я из самострела, другого мечом. Это эти, воины Ордена Света. Как в Ардуусе. У тебя, – она тихо завыла, – у тебя стрела в животе!
– Я чувствую, – оборвал Лаву Литус и, опираясь на руки, с трудом сел и привалился к стене. – Что на улице?
– На улице? – Лава в растерянности посмотрела на открытую дверь. – Снег идет.
– Хорошо, – кивнул и поморщился Литус. – Дверь закрой и подопри чем-нибудь. Дальше все делай быстро, вопросов лишних не задавай. Меня приморозили, но это ненадолго. Надо убраться отсюда, пока не заявились еще и мои чешуйчатые, а я пока плохой защитник. Эх, никуда, что ли, теперь уже без доспеха? Убраться… Но сначала надо вытащить стрелу.
– Вытащить стрелу? – вытаращила глаза Лава. – Из живота?
– Из головы, – прошептал Литус. – Где она торчит? Сейчас.
Он с трудом сглотнул, перешел на сип.
– Быстро, слева на поясе у меня кисет. Снимай его, тяни сюда табурет. Да, и найди у старика под стойкой или фляжку, или бутыль, или кувшин, или мех. Ищи. От него разило квачем. Мне нужно вино или что-то такое, но…
Он провалился в обморок на середине фразы, но, когда Лава, захлопнув дверь, сняла у него с пояса кисет, потом отыскала под столом старика бутыль с квачем, Литус снова открыл глаза.
– Сначала приготовь пузырек из зеленого стекла. Да, с длинной пробкой. Взболтай его. Хорошо. Если я буду терять сознание, будешь тыкать пробку мне в нос. Если ты будешь терять сознание, я тебе тыкнуть в нос не смогу, так что держи его наготове.
– Почему я буду терять сознание? – жалобно прошептала Лава.
– После, – мотнул он головой. – Начнем с главного. Найди такую же стрелу, что у меня в животе. Вот. Приложи. Понятно. Вошла внутрь почти на ширину ладони. Глубоко. Но могло быть и хуже.
– Хуже? – была готова разрыдаться Лава.
– Давай нож и квач, – сказал Литус.
– Налить? – не поняла Лава. – Или ты прямо из…
– Налить? – не понял Литус. – Нет уж. В ближайшее время ни пить, ни есть. Хотя воды… После. Облей квачем нож. Да, вот этот, тонкий. Возьми другой. Да хоть свой. Распускай одежду на животе. Не бойся, только на животе. И не жалей завязи! Режь!
Он говорил все тише, а Лава, то и дело оглядываясь на пузырек, распускала, разрезала сначала верхнюю одежду, потом исподнее, потом, по указанию Литуса, промывала его твердый, как будто каменный, живот квачем, готовила иглу, нить, промывала квачем и их, а потом сама схватилась за пузырек, потому что бастард взял в руки нож и начал резать свою плоть.
– Я плохой лекарь, – шептал, почти хрипел он, распластывая собственную брюшину и начиная вытаскивать оттуда что-то сизое и скользкое, пронзенное стрелой. – Но я упрямый и крепкий воин. Упрямый и крепкий. Упрямый и крепкий. Смотри, Лава, нужно, чтобы я не упустил ничего.
И она смотрела, то и дело прикладываясь носом к влажной пробке, вдыхая холодный огонь, который прошибал голову от ноздрей до затылка, и показывала места рассечения, и медленно тянула скользкую стрелу, и промывала квачем прямо вот это сизое, и даже зашивала что-то, выполняя указания булькающего болью Литуса, и думала только о том, как бы не уронить одолевающие ее сопли и слезы в разверстую рану, и уже потом, когда стянула рассеченную плоть стежками, почувствовала, что вымотана так, как никогда прежде.
– Ну вот, – дрожащими руками запахнул куртку Литус. – Тяжести таскать пока не смогу, но идти попробую. У этих молодцев – ничего не бери. Подними мой меч, осторожно заправь его в пояс. Да, вот в эти ячейки, подожди, я сяду. Кисет собрала? Вот. Где сетка? Хорошо. Будем идти накрывшись, снег валит, так что следы без людей удивить не должны. Здесь оставим все как есть. Старик проснется, пусть придумывает сам, что у него приключилось. Может, даже возгордится. Помоги встать. Вот так, хорошо. А ты сильная девочка.
– А ты болтун, – не выдержала Лава.
– Ты уж выбирай, – тихо засмеялся Литус. – Или я буду болтать, или выть. Не забыла? Нам вниз по улице. Всегда вниз. Пройти нужно немного. Лиги полторы. Ну – две. В порту – к правому пирсу. Там ряд лавок и магазинчиков. Ищи тот, что с зеленой крышей. Поняла?
«А ты не пойдешь, что ли?» – хотела спросить Лава, но не спросила. Показавшийся вдруг огромным и тяжелым Литус медленно, опираясь на нее и на стену, побрел вдоль стены к выходу, и Лава поняла, что все это время он сидел в растекшейся по полу крови, и она тоже стояла на коленях в крови, но чиститься было уже поздно, да и как?