Третьего не дано?
Шрифт:
— Eripuit caelo fulmen, mox sceptra tyrannis! [105]
— Rex tremendae majestatis! [106]
— Tanto nomini nullum par elogium! [107]
— Saeculorum novus nascitur ordo! [108]
— Fortes fortuna adjuvat! [109]
— Sic semper tyrannis! [110]
Даже святые отцы старались не выпадать из общего хора, разумеется, с соответствующими цитатами из своей вульгарной Библии [111] .
105
Он вырвал у неба молнию, и затем у тиранов — скипетры (лат.).
106
Царь приводящего в трепет величия (лат.).
107
Такому имени ни одна хвала не равна (лат.).
108
Рождается новый ряд веков (лат.).
109
Смелым помогает судьба (лат.).
110
Такова участь тиранов (лат.).
111
Федор несколько искажает название Библии католиков, которая на самом деле именовалась Вульгатой, то есть народной (дословно — распространенная, доступная народу).
По мнению отца Чижевского, смерть царя свершилась не иначе как deo volente [112] , после чего он тут же философски заметил:
— Nisi dominus custodierit domum, in vanum vigilant qui custodiunt eum [113] .
Раскрасневшийся отец Лавицкий незамедлительно поправил коллегу, заявив, что произошла она deo juvante [114] , высокопарно воскликнув:
— Videtis quam magna sapientia dei! [115]
112
С божьего изволения (лат.).
113
Если господь не охранит дом, тщетно бодрствуют охраняющие (лат.).
114
С помощью божьей (лат.).
115
Видите, как велика мудрость божья (лат.).
Самому Дмитрию стоило только открыть рот и вякнуть нечто банальное, вроде того, что, мол, теперь на Руси все пойдет по-новому, как тут же находился подхалим, тычущий пальцем в царевича и громогласно возвещающий:
— Os magna sonaturum! [116]
Неудивительно, что царевич спустя всего полчаса «поплыл».
И вино тут ни при чем. Да он по своему обыкновению, как я успел приметить, к нему не больно-то и притрагивался. Разве что не пригубливал из своего кубка, а делал по глотку за каждый тост, вот и все отличие.
116
Уста, вещающие великое (лат.).
Если подсчитать, то «на грудь» он принял не больше трехсот граммов — смешная доза.
Не-эт, основной хмель был от счастья, а все эти многочисленные комплименты послужили как ударная доза опиума или героина, словом, чего-то убойного.
Разумеется, я старался его остудить. Стоило ему посмотреть в мою сторону, как он слышал: «Похвала и лесть — это два гостеприимных хозяина, но только первый поит своего гостя вдоволь, а второй его спаивает».
Еще один взгляд, и тут же новая фраза-цитата: «Лучше достаться стервятникам, чем попасть к льстецам. Те пожирают мертвых, а эти — живых».
Но помогало слабо, да и то лишь на несколько минут, после чего Дмитрия снова несло.
— Теперь я точно взойду на престол своих пращуров! — выкрикнул он надменно в ответ на очередное гип-гип-ура и тут же торопливо поправился: — Post hoc non propter hoc [117] .
Ишь ты! Даже в таком решил не умалять своего величия. Только кто тебе поверит? Не будь этой столь удачно совпавшей по времени смерти, черта с два сел бы ты на царский трон. Ну-ну…
— Счастье как яблоки — редко бывает без червоточин, — не утерпев, вновь заметил я ему.
117
После этого, но не вследствие этого (лат.).
Он согласно кивнул, опять посерьезнел, но спустя минуту вновь все забыл.
— Destruam et aedificabo! [118] — вновь раздался его пьяный возглас.
Ну это уж чересчур. Хотя… пускай. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы… меня отпустил. Тем более осталось потерпеть всего один денек, а потом меня только и видели.
Но денек этот вылился в целую неделю, да и то все получилось не совсем так, как мне хотелось…
Почти, но не так.
118
Разрушу и воздвигну (лат.).
Глава 19
Второй вариант
Хотя я предупреждал Дмитрия не советоваться ни с кем из своего сената, да и с ляхами быть поаккуратнее, он все равно не утерпел, поговорил.
Не помогли мне и высказывания древних полководцев, которых я несколько раз цитировал ему. Мол, один тут же утопил бы свой шлем, если бы узнал, что ему известно все, о чем думает его голова, а другой сжег бы свою подушку, если бы…
Все оказалось бесполезно.
C кем конкретно Дмитрий общался, не знаю, но то, что советник был из русских, — однозначно.
А решил так, потому что тональность его речей резко изменилась в самую худшую сторону, и я вновь услышал из его уст грозное «Tertium non datur…».
Если бы он побеседовал с поляками, я уверен, что тон был бы не столь безапелляционный — им на судьбу семьи Годуновых наплевать.
К тому же конкуренту всего шестнадцать лет, только-только семнадцатый пошел. Убивать мальчика — фи. Да что он может, чтоб его так опасаться?
Другое дело — свои. Они — предатели. Им живой Федор как кость в горле, вечное напоминание о нарушенной присяге, поруганной клятве, забытом обещании служить верой и правдой.
Но коль так думают те, которые присягали его отцу, то что скажут перебежчики из числа тех, кто пока осаждает Кромы? Они-то вообще предадут самого Федора, так что юноша им даже не кость в горле — нож острый в сердце.
Значит, необходимо было поторапливаться.
И если я в первый день после бурной пьянки старался лишь отрезвить Дмитрия, сбить с него эйфорию, то на второй день приступил к аккуратным увещеваниям.
Дескать, теряем удобное время, которое безвозвратно утекает, и вернуть его не получится. Одно сегодня стоит двух завтра.
На третий день я перешел к решительным действиям и выставил на стол… кувшин молока.
— Ныне оно вкусное, жирное и сладкое, сплошное наслаждение, — пояснил я в ответ на немой вопрос Дмитрия. — А теперь представь, что с ним будет через два-три дня.
— Скиснет, и все, — недоуменно пожал плечами он.
— Так и время. Сейчас оно для тебя удобное, но скоро закончится. Пока царевич Федор в печали, пока ты в безопасности в Путивле, пока войско ему не присягнуло…
— Может, и вовсе не присягнет, — перебил он. — Выждать хочу, как оно с ним повернется.