Третий эшелон
Шрифт:
Начальник легонько прихлопнул ладонью по столу, поднялся, рослый, чубатый, в гимнастерке.
— Решай!
Фролов даже обиделся на начальника.
— Кому же другому быть там, как не политическому комиссару?
Полуторка тряслась по разбитой мостовой. Фролов ехал в кузове на соседнюю станцию, где стояли вагоны. Забрался он в кузов потому, что очень любил осматривать новые места.
Миновали колхозный рынок, показалось кирпичное трехэтажное здание управления железной дороги, проехали мостик через глубокий овраг, поросший мелкими деревцами. Фролов запоминал местность: охота в тайге приучила его примечать дорогу. Там ведь проводника не попросишь, дать справку некому…
И вновь мысли вернулись к вчерашнему спору с начальником, опять зашевелилось смутное беспокойство за Краснова, припомнился случай, когда тот жаловался на Листравого, нелестный отзыв о нем машиниста. Фролов запоздало ругал себя за то, что вчера уступил в споре.
Дорога пролегала вдоль берега реки. Вода буйствовала, разметалась в пойме, подступала к хвойному лесу. Над рекой пролетал большой косяк серых гусей. Во Фролове заговорил охотник. Он пожалел, что не имеет с собой ружья, и жадным взглядом проводил стаю.
Машина вошла в лес. Высокие сосны обрадовали Фролова, невольно напомнили тайгу. Павел Фомич даже привстал от волнения, жадно вдыхая властвовавший всюду аромат смолы.
Дорога вывела на широкую светлую порубку. Лесосека пестрела желтоватыми пнями. Собранные в кучу ветки почему-то представились Фролову копнами сена. Он вдруг вспомнил свое босоногое детство в деревне, ночевки у костра, время сенокоса, когда мальчишки стаскивают душистую траву в копны. И так ясно увидел это, что даже запершило в горле, будто от густой пыли на зароде. Он откашлялся… Шофер притормозил машину, высунулся из кабины:
— Как спросить дорогу?
— Эх, Вася! Забыл? На Сергиев скит.
— Упомнишь тут разные и всякие «скиты»…
В центре делянки шумела роскошная, ветвистая и могучая сосна. Она явно радовалась внезапному раздолью, обилию света и солнца: гордо и мягко шевелила ветками, а легкий ветер разносил ее нежные шелесты.
Фролов смотрел на нее и думал о великой заботливости советского человека. Война кругом. Лес срочно требуется на фронтовые укрепления. Но в этой горячке люди не забыли оставить сосну-матку: придет время, и она бросит семена, поднимется из земли молодая поросль. Вряд ли среди лесорубов в шинелях есть местный житель, а поступают по-хозяйски, в корень жизни смотрят.
Шофер уверенно вел машину, ловко объезжая разлапистые пни. Дорога снова углубилась в густой бор. Немного спустя лес поредел, в просветах замелькало небо. Машина выскочила на железнодорожный переезд. Обогнув будку стрелочника, помчалась вдоль состава к вокзалу. А Фролов все еще находился под впечатлением встречи с той раскидистой сосной в лесу.
Часа два спустя состав отправился к фронту.
5
Под вечер прибыли на конечный пункт — неуютную станцию, заваленную грудами камня, кирпича и обгорелого железа.
До войны это была довольно крупная станция. Поселок утопал в зелени садов. Когда цвела вишня, домики купались в белой пене. Пряный аромат окутывал станцию, провожая поезда далеко за семафоры.
Окраины поселка упирались в густой бор. Лес подковой охватывал станцию, простирался далекодалеко на запад, сливался где-то там с дремучими брянскими лесами. На востоке, в пяти километрах от входного семафора, петляла небольшая речка, из которой качали насосом воду для паровозов. Теперь станция называлась просто Единица. Она находилась в центре выступа фронта. Единица часто значилась в военных сводках, упоминалась по телефонам и в радиопереговорах.
Отсюда путь на Смоленск и Москву был перерезан неприятелем, движение поездов шло на юг. Это единственная железная дорога, рокада, как ее называли военные, связывала армию с тылом. От деятельности Единицы зависели успех и жизнь тех, кто удерживал важный плацдарм Западного фронта, образовавшийся зимой 1941/42 года.
К приезду Фролова со своими железнодорожни ке нами на Единице уцелели четыре пути и несколько тупиков, в которых размещались грузы для армии. Развалины — на каждом шагу: станция несколько раз переходила из рук в руки. Сады выгорели, взрывы бомб выворотили деревья с корнями, обсекли ветки осколками.
Приказав людям не выходить из вагонов, Фролов позвал Краснова, и они пошли вдоль состава искать старшего начальника. По дороге встретился военный в расстегнутом полушубке. «Пьяный, должно быть. Защитничек!» — подумал Краснов.
— Вы что, на курорт приехали? — закричал на них военный с одной «шпалой» в петлицах. — Что стоите, спрашиваю? Выметай всех из вагонов! В два счета!
Не дождавшись ни от кого объяснения, он побежал к вагонам. Фролов и Краснов бросились за ним, видя, что этот человек имеет какое-то отношение к их эшелону.
— В поле, поодиночке, бегом! — командовал военный. — Рассредоточивайтесь! В развалины, в подвалы…
Люди уже выскакивали из теплушек, бежали за ближние каменные коробки. Фролов понял, что военный прав, помогая ему, он беспощадно ругал себя за непредусмотрительность.
Где-то в стороне за лесом приглушенно ухнула пушка. Снаряд не достиг станции, взорвался в поселке. Военный поторапливал. А когда люди надежно укрылись, Фролов, наконец, представился этому неугомонному человеку, который оказался военным комендантом станции.
— Мошков, — назвал тот с-ебя.
По зигзагообразному коридору они прошли в подвал. В тесном помещении было накурено и чадно. Лампу заменяла гильза снаряда, сплющенная сверху. Широкий фитиль ее нещадно коптил, бросая вокруг блеклый желтоватый свет. На громоздком стуле, кроме гильзы, робко ютились три телефона в чехлах.
— С утра сегодня было три бомбежки, — пояснил комендант, поминутно отвечая по телефонам, отдавая короткие, малопонятные для Фролова распоряжения. — Станцию обстреливают из дальнобойных. Не всегда достают, но стреляют, беспокоят. Начальника станции ухлопали утром. На маневровом паровозе — один машинист. Вместо стрелочника — несведущий боец комендантского взвода. Прошу поэтому, как говорится, с корабля на бал, пожалуйте… Сдаю вам гражданскую власть. Ночевать можно в подвалах. В поселке не уцелело ни одного дома, жители ушли…