Третий лишний

Ганова Алиса

Мистер Гриндл замер. Служанке казалось, что он вот-вот закричит на нее, потому что хозяин застыл, а потом с гримасой ярости, потрясая пальцем, пошел на нее. Однако прежде чем он успел до нее дойти, его лицо исказилось и он тоже захохотал, указывая на нее пальцем и периодически всхлипывая:

– Ты!... ты...
– из-за смеха он больше ничего не мог произнести. Стоя напротив друг друга, они вместе хохотали так, что у них заболели животы, но они все не могли остановиться. Стоило им только посмотреть друг на друга, как приступ смеха вновь нарастал.

Возможно, они бы еще долго смеялись вместе, однако

на их громкий смех в кабинет прибежала миссис Гриндл.

Глава 13

Стоило войти миссис Гриндл в кабинет и желание смеяться у Ханны тот час угасло. Служанке хватило лишь мгновения, чтобы заметить на постном лице хозяйки высокомерие и недовольство. Она выпрямила спину и, как подобает хорошей служанке, опустила глаза, чтобы показать всем своим видом полное раскаяние и послушание.

Если ей удалось быстро совладать с собой и заглушить смех, то мистер Гриндл даже не думал останавливаться.

– Что происходит?!
– недоуменно спросила хозяйка высоким тревожным голосом, выдававшим ее смятение.

Однако Айзек продолжал хохотать, совершенно не обращая на супругу внимания, будто ее в комнате не вовсе было. Она метнулась к мужу и схватила его за руку, надеясь, что прикосновение поможет ему остановиться и придти в себя.

– Милый, в чем дело?
– обратилась Кэтрин снова и в этот раз тревоги в ее голосе было больше. Так и не дождавшись ответа, Кэтрин была ошарашена его поведением. Он всегда относился к ней трепетно и нежно, а сейчас от него веяло равнодушием и холодностью. Он смеялся, как одержимый, и ей от его смеха было холодно и страшно. Таким она его не знала и не видела еще никогда. Ей казалось, что сейчас перед ней стоит чужой человек, а не ее милый Айзек.

Наблюдая со стороны, Ханна видела, как недоумение, высокомерие, раздражение и злость появлялись и быстро сменяются на лице хозяйки.

Миссис Гриндл замерла на месте, не зная, как себя вести, но вспомнив, что ее муж в кабинете находился не один, а со служанкой, к клубку ее противоречивых чувств вдруг добавилось неизвестное ей доселе чувство ревности. Ее переполняли эмоции, чувства, слова, которые хотели сорваться из уст, но ощущений было сразу в таком избытке, что Кэтрин не могла выбрать, как начать выражать свое негодование и возмущение. Она - супруга этого человека, стояла в своем доме, в этой комнате и чувствовала себя чужой, лишней! Миссис Гриндл с ненависть посмотрела на служанку.

– Змея!
– она рванула к компаньонке, намереваясь отвесить ей пощечину со всей злости. Ей казалось, что пощечина угомонит и приведет в чувства ее мужа и служанку, которая, несомненно, была зачинщицей безобразия, но Айзек схватил ее за руку, не давая добраться до дряни.

– Отпусти!
– прошипела она, вложив всю свою злость, и попыталась вырвать руку, но он даже не ослабил хватки. От этого Кэтрин взбесилась ее еще больше.

– Как ты смеешь!?
– уже не сдерживаясь, завопила миссис Гриндл сиплым голосом, совсем не как леди.
– Она смеется как уличная девка, и ты смеешься с ней?! Как одержимый?!

Внезапно миссис Гриндл посетила ужасная догадка, которая была невероятной, зато полностью объясняла все происходящее:

"Такой смех может вызвать только одержимость! Тогда единственное, что может помочь - это молитва!" -она отшатнулась от мужа с таким лицом и опаской, словно он был прокаженным, но поскольку ее рука была зажата, смогла сделать только шаг назад. С торжественным видом хозяйка прижала свободную руку к груди, опустилась на колени, и, закрыв глаза, громко запела гимн.

Раздраженный происходящим, Айзек несколько грубо отпустил руку супруги, неспешно, отчетливо чеканя шаг, подошел к креслу и удобно уселся в нем. Маска равнодушия хорошо скрывала его чувства, но все же Ханна чувствовала, что он расстроен и подавлен. Ей стало его жалко.

Понимая, что в любом случае хозяйка будет считать ее крайней, она решила попытаться исправить ситуацию. Не зная, правильно ли она поступаеть или нет, Ханна тихонько, не издав ни звука, тоже опустилась на колени и присоединилась к пению гимна. Однако, почувствовав чужой взгляд, она резко открыла глаза и встретилась с мистером Гриндлом взглядами.

Он смотрел на нее пристально, проницательно и так странно, что ее голос отчего-то дрогнул. На что мистер Гриндл заговорщицки отрицательно покачал головой, показывая, что не стоит выказывать свою слабость, а потом подмигнул ей. Ханна поймала себя на мысли, что должна злиться на него, потому что именно он являлся причиной произошедшего, однако, чувствуя его защиту и поддержку, не могла на него злиться. Чтобы хоть немного развеять его подавленность, она улыбнулась.

Позже, вспоминая этот момент, краткий миг взаимной поддержки, Айзек осознал, что с того случая их стало объединять нечто большее, чем просто запретные отношения между хозяином и служанкой. А пока они продолжали внимать торжественному пению Кэтрин, которая не жалела ни сил, ни голосовых связок в надежде вразумить супруга и заставить раскаяться в неудержимом веселье.

Время тянулось невыносимо медленно, но прервать миссис Гриндл никто не решался. У Ханны уже болели колени, а мистер Гриндл, сидящий кресле, погрузился в себя. Он хмурился и две вертикальные морщинки появились на его переносице.

"Не выглядит он счастливым".
– решила про себя Ханна. Она привыкла, что хозяин всегда был выдержан, холоден и несколько самоуверен, а теперь видела перед собой подавленного и несчастного человека, которому тяжело было находиться рядом с супругой. С каждой минутой его лицо становилось мрачнее.

Айзек осознал, что в душе он уже давно дряхлый старик, ненавидящий весь мир, потому что Кэтрин душит его чопорностью, мнением общества, приличиями и лицемерным благонравием. Его размеренная жизнь, наполненная нелепыми правилами и требования, однообразная, никчемная, серая сделала его достойным горожанином, джентльменом, но абсолютно несчастным человеком. Смеясь со служанкой над глупостью, не отличавшейся ни особенным изыском или остроумием, он чувствовал себя счастливым, свободным. Вся напускная серьезность, лицемерная чопорность, тяжесть последних лет словно слетели с его плеч. Искренний смех наполнял его тело жизнью, светом и радостью, как в детстве, когда приличия, чужие желание и навязанные правила казались глупыми и необязательными.