Тревожное лето
Шрифт:
— То или не то, теперь уже поздно.
Хомутов насупил брови:
— Ладно, как говорится, на ошибках учимся.
— Это уж точно.
— Я все о тебе пекусь. Что прошлепаю, тебе потом достанется.
С Полубесова не спускали глаз. Выйдя после рабочего дня из губземотдела, он зашел в магазин на Алеутской, сделал кое-какие покупки, потом сел в пригородный поезд и прибыл к себе на дачу. Вели его Кержаков и Гусляров. Когда подъехали Губанов с Хомутовым, было уже темно.
— Там у него собака. Мальва.
— Кусается? — поинтересовался Губанов.
— Не знаю.
— Ну пошли, — сказал Хомутов.
Мальва завиляла хвостом и тихонько заскулила. Полубесов как будто ждал их. Внешне он не удивился и не очень напугался.
— Вы за мной? — спросил он.
— Да, да... — подтвердил Хомутов,
— Я готов.
— Тогда пойдемте. Вы ужинали?
— Нет, спасибо, я сыт.
В одиннадцать десять вечера Полубесова привезли в отдел, и допрос начался.
Исполнив формальности, Хомутов задал основной вопрос:
— Вы Поленова знали?
— Да, — решительно ответил Полубесов.
— С какой целью он прибыл к вам?
— Возглавить штаб лялинского отряда.
— Вы ведь являетесь чем-то вроде начальника штаба повстанческих сил. Я не ошибаюсь?
— Все верно...
— Банда, возглавляемая полковником Лошаковым, ликвидирована, — сказал Губанов. — Это вам для сведения. О задачах этой банды вам известно?
— Да, известно. Она должна была соединиться с отрядом, простите...
— Ничего-ничего...
— ...с бандой Лялина. Черемшанскую волость намечали сделать центром мятежа. Туда по особому сигналу должны были двинуться все боевые ячейки.
— Вы сожалеете о провале мятежа? — спросил Хомутов.
Полубесов опустил голову. Долго молчал.
— Можете мне верить, можете не верить, но я очень устал от всего этого. От конспирации, от ожиданий, от боязни наследить, от самого себя, в конце концов. И даже рад, что все так кончилось. Да-да. Именно рад. Сколько можно? Десять лет Советской власти. Если сразу не смогли ее свергнуть, то теперь, увы... Марксистская диалектика.
— Вы читали Маркса?
— Противников своих надо знать и уважать.
— У меня такой вопрос к вам, — обратился Губанов. — Три года назад было совершено ограбление Государственного банка. Вы какое-то отношение к этому имели?
— Да, имел, — сознался Полубесов. — Сейчас мне от вас скрывать нечего. Все равно рано или поздно дознаетесь. Да. Имел к этому ограблению отношение. Его совершили люди, которые подчинялись Токареву, бывшему военспецу, а позднее начальнику арсенала. А Токарев состоял в нашей организации. Мне было поручено подготовить экспроприацию, а совдензнаки и ценности переправить за кордон через японское консульство. Экс удался, а вывозка сорвалась.
— Кто давал команду на ограбление?
— Генерал-лейтенант Семенов Григорий Михайлович. Надо было с чего-то начать, вот и начали.
Хомутов порылся в папке, выудил фотографию, положил ее перед Полубесовым.
— Вам знакома эта личность?
Полубесов, не колеблясь, ответил:
— Да, знакома. Это Воротников Юрий Мокиевнч. На самом деле у него другая фамилия, какая, не знаю.
— А вот это лицо знакомо? — Хомутов протянул через стол фотоснимок Носова.
— Этого не знаю.
— Хорошо. Где в настоящее время Воротников?
— Это мне неизвестно. Дома или на службе.
— Его нет ни дома, ни на службе уже продолжительное время. Куда бы он мог деться?
Полубесов потер пенсне мягкой тряпочкой, водрузил на переносье.
— Затрудняюсь дать категорический ответ. Вообще-то он любитель спиртного...
— Кто такой Соболь?
Анатолий Петрович заметно изменился в лице.
— Кто такой Соболь? — повторил Хомутов.
— Это наш агент... работал в вашем аппарате... Раньше служил в Торгсине как оценщик и знаток пушнины. Завербован в Шанхае. Ни разу не приходилось встречаться с ним. Прямую связь он держал с Воротниковым.
— Спасибо, Анатолий Петрович. На сегодня хватит. Да, чуть не забыл. Вы давали часы Поленову?
— Что за часы?
— Наручные. Японской марки.
— Нет, не давал.
— Вот так... — промолвил Хомутов, когда Полубесова увели. — Замкнулась цепочка. Все-таки мы оказались правы. Воротников чего-то испугался, толкнул под колеса поезда Носова, а сам скрылся. Это я так думаю.
— Что-то их спугнуло, — согласился Губанов. — Воротников, или как его там, давно уже за кордоном. А Носов? Как мы проморгали эту сволочь... Помнишь, Бержецкий все говорил о нем плохо. Эдик как в воду глядел.
За ночь Полубесов исписал семьдесят девять страниц и в конце сделал приписку: «...искренне каюсь в содеянном. Мне уже 61 год. Основное прожито. Готов понести любое наказание. Но если Советская власть предоставит возможность как-то искупить вину перед Россией, перед народом, я с благодарностью приму ее. Поскольку вся антисоветская сеть находится практически у меня в руках и только я один знаю, в каких точках Приморья готово вспыхнуть восстание, то, думаю, смогу помочь органам...»
Через два дня Полубесова отпустили.
— Никуда он не убежит от нас, — сказал Карпухин. — Но глаз не спускать.
Черемшаны. Август 1927 г.
Пятистенный дом купца Бумагина стоял в самом центре Новых Черемшан. Дом как дом, рядом сельпо, неподалеку базар. Резное крыльцо, окна чистого с сизоватым отливом стекла. Хвалился Бумагин, будто стекло то из Германии. Стекло и впрямь было необычным: сколько ни гляди в него с улицы, но что в доме делается, не увидишь, как зеркало вроде. А изнутри все видишь, что делается на улице. Когда Евсей Бумагин привез его, то и Новые и Старые Черемшаны всю зиму торчали под окнами и дивились заморской выдумке. Старые Черемшаны зачастую ходили с кулаками на Новые, побоища начинались на базарном дворе, и потому Бумагину приходилось вынимать рамы с германским стеклом и вставлять с обыкновенным, чтоб не дай бог не поколотили. Осенью двадцатого Бумагин со всеми домочадцами удрал в Маньчжурию, оставив все свое добро и хозяйство, даже стекла заморские. Надеялся вскоре вернуться. Пятистенку Бумагина занял волостной отдел ГПУ. Пустых изб было немало, но Шершавову понравилась именно бумагинская.