Тревожные ночи
Шрифт:
В темноте вспыхнула другая ракета. Я притаился в воде, высунув наружу лишь голову и руки. Надо мной с воем скрестилось несколько пулеметных очередей. Тогда и со стороны наших засвистела мина, которая взорвалась на позициях немцев, выбросив короткий сноп искр.
Потом снова наступила тишина и темнота.
От ледяной воды, в которой я сидел, я окоченел; холод хватал за самое сердце, зубы непроизвольно выбивали дробь. Я осторожно, без шума, поднялся. Вода доходила до груди… «Не так уж плохо, — подумал я. — Не настолько мелко, чтобы можно было лечь, но и не настолько глубоко, чтобы нельзя было идти!» Прежде чем двинуться дальше, я еще раз посмотрел на труп Стэникэ. «Стэникэ, браток! Они все равно не уйдут. Они мне дорого заплатят за тебя!» — поклялся я.
Медленно и бесшумно, с большим трудом я стал продвигаться дальше. Мне приходилось прокладывать себе дорогу среди льдин и корней камыша. Но не успел я добраться до берега, как неожиданно в темноте застрекотал пулемет. Сначала я услышал сухой треск — это пули срезали стебли слева от меня, потом почувствовал на левом плече что-то теплое и мокрое. Я снова погрузился по самое горло в воду. Левую руку пронзила острая боль. Рука, постепенно ослабевая, беспомощно опустилась. Винтовка медленно выскользнула из нее и упала на дно. Я взял связку гранат в зубы, снял шинель, которая стесняла мои движения. Ждать нельзя было ни секунды, и я снова двинулся к берегу… Теперь я был уже довольно близко от немцев — в каких-нибудь пятидесяти шагах от берега виднелся дзот. Позади него, сбившись в кучу, стояли немцы и курили, прикрывая сигареты ладонью.
Вблизи самого берега я почувствовал, что теряю силы. Боль в плече стала сильнее, словно к раздробленной кости прикасались раскаленным железом, и я боялся, что вот-вот потеряю сознание. Но заросли поредели, и идти стало легче… да и дзот был недалеко. Даже ощущение холода куда-то исчезло — сердце мое разгоняло по всему телу не кровь, а какой-то внутренний жар. Так шаг за шагом, по-кошачьи я потихоньку приближался к немцам. Шаг… еще шаг… еще один…
Потом я снова остановился — я был не в состоянии сдвинуться с места от усталости. Левая рука совсем онемела. Сзади опять скрестилось несколько пулеметных очередей. Я погрузился в воду по самый рот и увидел, что пулемет немцев бьет из развалин. «Хорошо еще, что не стреляют из дзота!» — подумал я. В темноте у его дверей уже не вспыхивали огоньки. «Надо туда бросить гранаты, — решил я. — Внутри у них боеприпасы, и все взлетит на воздух».
Я двинулся к дзоту. Однако тут опять затрещали пулеметы; казалось, они строчили где-то сзади меня… Над тем местом, где был убит Стэникэ, засветилась новая ракета. Я погрузился в воду с головой. Когда надо было вздохнуть, я высовывал наружу один лишь нос. На берегу я увидел силуэты немцев: они сгрудились у входа в дзот. «Ага, накурились досыта!» Эх, если бы мне удалось сделать еще каких-нибудь семь-восемь шагов, — подумал я, — тогда можно было бы бросить гранаты!» Мне вспомнилось, что в детстве я мог пройти под водой десять и даже пятнадцать шагов. Я несколько раз глубоко вздохнул, погрузился на дно и стал ползти на четвереньках к берегу, пока не почувствовал, что у меня от напряжения разламываются виски. Так я очутился примерно в двадцати шагах от берега; схватив зубами за предохранительную чеку гранаты, я с силой рванул ее и бросил связку прямо в середину стоявших в дверях дзота немцев.
Потом я почувствовал, как земля закачалась и кипящая вода с ревом откатилась от берега. Какое-то мгновение мне казалось, что я поплыл по воздуху. Когда же подо мной вновь оказалась земля, я машинально пополз…
На рассвете мои боевые товарищи нашли меня на развалинах дзота. Левая рука моя посинела, плечо все было в крови. По-настоящему я очнулся лишь в полевом лазарете, обессиленный, с перевязанной грудью и ампутированной рукой…
«Каменный дом» (Рассказ капрала)
К вечеру немцы в четвертый раз пошли в атаку. Группы наших солдат по семь — восемь человек выскочили из еще уцелевших на Венгерской улице двух зданий. Упав на мостовую, они поползли, сгребая грудью тонкий слой только что выпавшего снега. Ураганный огонь вражеских пулеметов и минометов не ослабевал. Под его прикрытием немцы крались между грудами битого кирпича и мусора. Окна двух зданий, в которых были установлены десятки пулеметов и мелкокалиберных автоматических пушек, окутались дымом. Иногда он становился настолько густым, что немцы прекращали стрельбу. Для того чтобы увидеть наш дом, они вынуждены были ждать, когда дым рассеется.
Мы, солдаты третьей штурмовой группы, закрепились в трехэтажном здании, вблизи Венгерской улицы. В боевых донесениях полка оно называлось «каменным домом». Это было довольно старое здание с толстыми гранитными стенами у своего основания. Верхние его этажи были сложены из красного прессованного кирпича, крепкого, как гранит. Крыша, окна и двери дома сгорели, вероятно, еще в первую бомбардировку. Мы следили за немцами, стоя у оконных проемов, предварительно заложенных кирпичом и камнем. Мы знали, что они и на этот раз, сосредоточившись в развалинах, бросятся на штурм «каменного дома». До нас доносилась частая, как дождь, дробь пуль и тонкий свист пулеметных очередей. Вверху над нами, а также в пустых комнатах первого этажа со страшным грохотом, выбрасывая снопы искр, рвались мины.
Нам снова одним предстояло отражать яростные атаки немцев. Остальные подразделения нашей части были остановлены противником на линии домов позади нас. И только справа от нас наши занимали еще одно здание, откуда ночью мы могли получить помощь. Вторая штурмовая группа была уничтожена немцами еще во время их первой контратаки. «Каменный дом» таким образом стал передовой позицией на нашем участке фронта; он глубоко вклинился в извилистую линию обороны немцев.
Я напряженно прислушивался, ожидая момента, когда со второго этажа заговорит пулемет Бурады. Сигнал к открытию огня всегда подавал он. Через пролом в стене было видно, как, извиваясь, все ближе и ближе подползали немцы. «Что бы они ни делали, — думал я, — все равно им не одолеть нас, не захватить «каменный дом». Правда, нас осталось маловато, всего только семь человек. Однако у каждого, за исключением снайпера Василия Цупы, был пулемет и много пулеметных лент. А поскольку участок, на котором скапливались гитлеровцы, не превышал в длину и двухсот метров, никому из них не удавалось живым выйти из развалин. Каждый раз немцы откатывались с огромными потерями. Перед нами лежали вражеские трупы, число которых увеличивалось с каждой атакой; их было так много, что мы не знали, в кого стрелять, — трудно было отличить, где живые, а где мертвые.
— Чего тут разбираться? — горячился Бурада. — Живые с винтовками!
— А я стреляю во всех без разбору, чтоб им пусто было! — проговорил сержант Ангелаке.
Именно так мы и поступали — били по немцам напропалую, били до тех пор, пока или не уничтожали всех до единого, или не заставляли отползти их за здания, откуда они выходили в атаку. И вот теперь немцы в четвертый раз устремились в атаку. На этот раз ожидание уже не показалось нам столь томительным и лихорадочным, как прежде. Я лежал за пулеметом, опершись на локоть и повернув голову в сторону товарищей. В каждой из разделявших нас стен зиял пролом, через который мы подавали сигналы или при необходимости могли перебежать из одной комнаты в другую. В третьей комнате за пулеметом лежал капрал Аврам Винтилэ. Он был такого маленького роста, что едва доставал до ручек пулемета. Его большая шапка-ушанка из вывороченной овчины постоянно сползала ему на лоб, закрывая глаза. В средней комнате сержант Ангелаке и солдат Ион Букура прилаживали еще один пулемет. Букура был призван в армию недавно. Здесь, в Будапеште, ему впервые пришлось принять участие в бою. Как и мы, он был сапером. В штурмовую группу его взял сержант Ангелаке.
— Разбитной парень… соображает что к чему! — расхваливал его Ангелаке.
И в самом деле, неделю назад во время штурма казармы «Франц Иосиф» Ион Букура, перемахнув через железнодорожную насыпь, под огнем противника подложил заряд тротила под бетонную стену и зажег запальный шнур. С тех пор Букура всегда был там, где Ангелаке. А в бою ни на шаг не отходил от него.
Сержант Ангелаке, немного хмурый, неразговорчивый, был самым сообразительным среди нас. Мы ничего не предпринимали без его совета; даже командир отделения не принимал ни одного сколько-нибудь важного решения, предварительно не поговорив с Ангелаке. А разве сумели бы мы без него овладеть «каменным домом»? Вечь немцев было в пять раз больше нас! А какая прочная у них была оборона! На окнах — мешки с песком, в амбразурах — крупнокалиберные пулеметы, вход охраняло отделение альпийских стрелков!.. Ну как тут прорвешься? Но Ангелаке, как всегда, нашел выход. Накануне он весь день простоял с биноклем в подвале одного из зданий, занятых нашим полком. Вечером Ангелаке позвал меня и Бураду в подвал.