Тревожные ночи
Шрифт:
— Больше у нас ничего нет, ефрейтор!
— Эй, Добрица, какого черта ты с ним возишься! — сердито воскликнул Ангелаке.
— Да ведь и он человеческая душа, господин сержант! — мягко ответил я.
Ангелаке зло выругался и глубоко вогнал штык в консервную банку, которую держал в руке.
— Человеческая душа! — пробурчал насмешливо он. — Собачья, а не человеческая!.. Собачья, Добрица, понял?.. В собак их Гитлер превратил… Может, ты забыл, чего мы натерпелись?
— Где там, забыл! — проговорил я, разогревая консервную банку на костре, а сам подумал: «Чего хочет Ангелаке от этого бедняги?»
— Если бы забыл, — добавил я сердито, — меня бы не было здесь!
— Брось, — стараясь успокоить меня, проговорил Ангелаке, — все равно этой ночью я ему пущу пулю в лоб!
Я замолчал, отодвинулся в сторону и начал есть. Ангелаке так ненавидел немцев, что был готов тут же застрелить ефрейтора. Меня встревожили его слова. Еда застревала у меня в горле. Думаю, что на это обратил внимание и Бурада; он приказал выбрать мне сапоги, шинель и сменить наверху Василе Цупу.
С высоты второго этажа мне было видно, что происходит за зданиями на Венгерской улице. Бесконечное, как лес, нагромождение стен еще больше сгустило темноту, опустившуюся на землю. Приходили вечерние часы города, когда эхо дневных боев только что стихло, а ночные бои еще не начались. То тут, то там нет-нет да и замерцает огонек, неожиданно взлетит и вспыхнет мертвенным светом ракета. Пронизывая темноту, как светлячки, пролетят бело-зеленые, голубые трассирующие пули. Где-то справа, в районе расположения советских войск, от залпа батарей «катюш» яркими снопами пламени осветилась ночь, вдалеке приглушенно ухала артиллерия. Это советская артиллерия обстреливала мосты через Дунай, по которым ночью немцы подбрасывали подкрепления и боеприпасы. Далеко-далеко, может быть на самом краю города, по ту сторону реки громадным пламенем горел целый городской квартал. «Скоро, — подумал я, — весь Будапешт превратится в сплошные руины и пепел… в громадную кучу кирпича, мусора и обрушившихся стен… Развалины и пепел устилают пройденные нами дороги в Дебрецене и Сольноке…» В те дни я никак не мог понять, почему венгры до сих пор не порвали союз с немцами. Почему только они одни остались верными союзниками Гитлера? Страна их покрылась пожарищами. На дорогах — толпы калек, вдов и сирот. Война все сметала на своем пути, опустошала, приносила голод, нищету, страдания и тысячи новых напрасных жертв… Если бы они подняли оружие против Гитлера, мы бы мигом дошли до Вены, прямо к границам Германии!
Мне стало горько за судьбу венгров. «Дорого же нам обошлось сумасбродство Гитлера», — думал я. Теперь я начал понимать и оправдывать Ангелаке. Вот почему он так смертельно ненавидел немцев, вот почему напомнил мне о бегстве с Дона… Я и Ангелаке спаслись из окружения только потому, что были ранены. В ту ночь, когда пришла весть, что фронт развалился, мы и другие раненые, которые были в состоянии двигаться, уговорили шофера санитарной машины бежать из госпиталя. Но в первый же день к вечеру нас остановили немцы. Они с пистолетами и гранатами в руках преградили путь грузовику. Шофера и тех, кто был с ним в кабине, пристрелили. Нас выбросили на снег, на обочину дороги… Мы спаслись только чудом. На рассвете мимо проезжали два грузовика с нашими солдатами. Они смилостивились и взяли нас с собой.
Углубившись в воспоминания, я не заметил, как ко мне подошел Бурада. Очнулся лишь тогда, когда он положил руку мне на плечо.
— Ну как, Добрица? — спросил он меня.
— Все спокойно, господин старший сержант! — ответил я.
Бурада, прислонившись к стене, некоторое время смотрел в окно. Вид разбитого темного осажденного Будапешта заставил задуматься и его. Со стороны Дуная все еще стреляли «катюши». Откуда-то поблизости тяжело и глухо начали бить гаубицы. На отдаленных улицах возникли новые пожары, они отсвечивали каким-то адским, красноватым огнем. Будапешт горел во многих местах, как бы смирившийся со своей участью.
— Дорого расплачиваются венгры! — пробурчал Бурада.
Потом, застегнув шинель на все пуговицы, он направился было вниз, но остановился, повернулся ко мне и прошептал:
— Добрица, сейчас Цупа вернется… Не обращайте внимания на то, что происходит вблизи… все внимание — на здания по Венгерской улице… Не давайте немцам добраться до развалин. Открывайте огонь, как только увидите, что они высунули головы!
После прихода Василе Цупы время потекло быстрее. Чтобы развеять сон, мы начали болтать. Говорили больше о своих родных, о Румынии, У Цупы все мысли были только о земле.
— Жена писала, — говорил он, — что землю нам все-таки дадут… Село прямо кипит. Люди готовы на все… «Василе, — пишет она, — не может быть того, чтобы теперь земля не была наша… Люди будто к революции готовятся».
И всю ночь Василе бранил то какого-то боярина Манолаке, то жандармов и сборщика налогов, то людей, которые не понимают, что кукуруза «лошадиный зуб» плохо растет на их земле…
— Ни одного зернышка этого сорта не посею! — твердил он. — Поеду и привезу из Молдовы семена кукурузы «ромынеску», у которой зерно полное, круглое и блестит как золото… Ну, и пшеницу посею, чтоб детишкам было немного белого хлебца… Эх, если бы добыть хоть горсточку семян у помещика!.. — мечтательно прошептал он. — Вот это пшеница у Манолаке! Вот до сих пор, по самую грудь высокая… а колос крупный, зерно, как у ячменя…
Лежа за пулеметом, я не заметил, как задремал. Кто знает, как долго в темноте, наблюдая за немцами и думая о земле и доме, говорил Василе Цупа сам с собой. Лишь к утру он тихонько потряс меня за плечи:
— Эй, Добрица, проснись, немцы идут!
Руки сами сразу же потянулись к пулемету. Из двух зданий на Венгерской улице бесшумно, словно тени, выбегали немцы. За пулемет лег и Цупа.
— Начнем, — решил я.
Яростный треск наших пулеметов разбудил ночь. Чувствуя, как пулемет послушно дрожит в моих руках, я переносил огонь от одной группы немцев к другой. Открыли огонь и пулеметы, вынесенные наружу. Немцы залегли… Тогда застучали пулеметы первой штурмовой группы, которая обороняла здание справа от нас. Там раздались взрывы гранат и послышались крики наступающих… Огонь и шум боя приближались и к нам. Стало ясно, что немцы нас атакуют и справа. Вскоре там начали бить наши пулеметы… Немцев все прибывало, из домов на Венгерской улице выбегали все новые и новые группы. Мой пулемет яростно строчил.
Затем на какое-то мгновение замолчали все наши пулеметы справа… «Что случилось? — испуганно подумал я. — Нет, нет, ничего не может случиться, там же Бурада». Но огонь и дикие крики наступающих усилились… Они приближались к нам… «Черт возьми, почему молчат наши пулеметы?» — взволнованно думал я. И снова, перенеся огонь пулемета в гущу наступавших на нас немцев, я стал бить до тех пор, пока они не залегли. Наши пулеметы справа продолжали молчать. Судя по стрельбе и крикам, атакующие были шагах в пятидесяти… Только тогда вновь ударили пулеметы Бурады. Но они явно запоздали: атакующие пустили в ход гранаты… В ответ в них полетели наши гранаты… Наши пулеметы вновь ударили. Огонь продолжался до тех пор, пока вторично не загрохотали гранаты. Потом все умолкло, не раздалось больше ни одного выстрела… Нас окружила угрожающая тишина.
Я не смог вытерпеть этой тишины и, взяв автомат и сумку с гранатами, бросился на лестницу. На востоке начало светлеть. Я увидел, как по лестнице поднимается Ангелаке, неся Бураду на руках. Я пошел за ним, держась за перила. Мы поднялись на первый этаж… Когда Ангелаке положил Бураду на немецкую шинель, тот уже не дышал. Все лицо и голова его были в крови. Вместе с ним были убиты капрал Аврам Винтила и Василе Чиобану…
Спустя некоторое время подошел Ион Букура. Он с трудом тащил пулемет и несколько коробок с пулеметными лентами. Сверху спустился Василе Цупа. Все оставшиеся в «каменном доме» собрались у изголовья Бурады.
— Хортисты! — мрачно проговорил Ангелаке. — Поначалу мы открыли огонь, однако потом решили, что это наши, и прекратили стрельбу… Только шагах в пятидесяти мы увидели, что это не румыны!
Мы молча посмотрели друг на друга. Теперь и первая штурмовая группа была уничтожена. Мы остались одни, и было нас совсем мало…
Бураду, Аврама Винтилэ и Василе Чиобану мы тут же похоронили в общей могиле, около фундамента здания… Если бы мне пришлось когда-нибудь побывать в Будапеште, я уверен, что нашел бы «каменный дом» вблизи Венгерской улицы. Фундамент у него старинный, массивный, из серого камня и гранита. Люди обязательно используют его для чего-нибудь. Может быть, на этом фундаменте построен новый красивый дом. Я нашел бы могилу Бурады и других товарищей. Да и как не найти, когда я хорошо помню, как мы копали землю штыками и лопатками всего лишь в семи — восьми шагах справа от мраморной входной лестницы.