Тревожные ночи
Шрифт:
Я очнулся от криков наступающих немцев. Вытащив ноги из-под кирпичей, которые посыпались вниз по лестнице, я поднялся. По топоту ног наверху, гулко отдающихся в сводах подвала, я понял, что немцы уже овладели развалинами здания.
Я медленно вернулся в котельную. Как я сокрушался, что не успел оттащить Ангелаке и Иона Букуру в подвал! Тут я взглянул на ефрейтора и вздрогнул: в этом подвале, заваленном грудами камня, кирпича и мусора, в живых остались только мы двое.
— Все, господин ефрейтор, — беспомощно пожал я плечами. — Капут!
Глаза ефрейтора злобно блеснули, как у затравленного зверя. Я даже не мог представить, что человек способен затаить в себе столько ненависти! В холодном, стальном блеске его глаз в полутьме я различил отсвет внутренней радости. Я вызывающе остановился перед немцем, заложив руки за спину, и посмотрел ему прямо в серые, холодные глаза. Он выдержал мой взгляд, и на губах его появилась дьявольская усмешка. Я был так утомлен и взволнован, что не смог сдержаться и залепил ему такую пощечину, что голова его стукнулась о стенку, а пилотка далеко отлетела в сторону…
— Вот что, господин ефрейтор, — пробурчал я, — я еще жив.
Ефрейтор начал биться и кричать, чтобы его услышали немцы, которые топали над нами. Я успокоил его, двинув ему еще раз кулаком и засунув в рот пилотку. «Вот поди-ка, — раскаивался я. — Прав был Ангелаке!»
Тут я услышал стоны Цупы. Я взялся за плащ-палатку, на которой он лежал, и оттащил туда, где в подвал пробивалась узкая полоска света. Цупа стонал, закрыв глаза и вцепившись пальцами в живот. Я быстро расстегнул шинель, мундир и штаны. Помочь ему уже было нельзя: осколок снаряда глубоко застрял в животе.
— Добрица! — прошептал Цупа через некоторое время в страшных предсмертных судорогах. — Может быть, один из нас все же останется жив!.. Так не забудьте, чтоб и мои получили землю!..
Голова его мягко, безжизненно скользнула в сторону. Я покрыл его шинелью и оттащил в глубь подвала. После этого в подвале и наверху, где находились немцы, наступила такая тишина, что мне даже стало как-то не по себе. Я снял сапоги и кошачьим шагом возвратился в котельную. Там я увидел, что ефрейтор старается дотянуться ногой до снайперской винтовки Цупы.
— Тьфу! — зло плюнул я и нагнулся за винтовкой. Теперь я был готов застрелить его. Я медленно открыл затвор и тихонько вогнал в ствол патрон. Но, увидев его мертвенно-бледное лицо и тупой животный взгляд, остановился… «Трус», — подумал я с отвращением и отвел винтовку в сторону. Я прошел мимо него, словно мимо трупа. Только тогда мне пришло в голову, что нельзя стрелять, — выстрелом я поднял бы тревогу среди немцев, и они нашли бы меня.
Я стал метаться по подвалу, словно зверь в клетке. Все мои попытки найти выход из положения были напрасны. Иногда меня охватывало отчаяние. Свет тонкой полоской проникал сквозь небольшое отверстие, оставшееся случайно среди кирпичей, заваливших окна подвала. Я подумал, что было бы неплохо сделать это отверстие побольше. Встав на деревянный ящик, я вытащил несколько кирпичей. В подвале стало немного светлее. Теперь я мог видеть развалины и мостовую до самых домов на Венгерской улице. Оттуда к «каменному дому» бежало человек тридцать немцев с пулеметами в руках… «Укрепляются в нашем доме», — решил я. Наблюдая, как немцы свободно передвигаются среди руин, я подумал, что не мешало бы пощелкать их из снайперской винтовки. Мне понравилась эта мысль; я мог бы драться таким образом до конца, и мне было бы легче переносить медленное течение времени.
Я собрал в каску все патроны, что были у меня и в подсумках Василе Цупы. Всего их набралось тридцать семь… «Может, хватит», — подумал я. Положив каску на подоконник, я зарядил винтовку и стал караулить… Как раз в этот момент к «каменному дому» с телефоном под мышкой бежал один немец. Э… Э… как мне везет! Я поднял винтовку, и в оптическом прицеле появился розовощекий немец с белым и круглым, как у девушки, лицом, с очками в блестящей металлической оправе… Жаль, что нельзя было стрелять. Выстрел немедленно выдал бы меня. Я следил за связистом до тех пор, пока он не приблизился ко мне на расстояние восьми — десяти шагов и в прицеле уже не стала вмещаться его голова… Так же я проследил за немцем, который тянул за ним телефонный кабель, потом за шедшим в сопровождении нескольких солдат офицером с тонкой, как в корсете, талией. Он шел к «каменному дому» так надменно, что меня просто взорвало. Борясь с искушением, я даже отложил в сторону винтовку!
Я облегченно вздохнул только к полудню, когда наверху немцы открыли огонь. Значит, наши снова пошли в атаку. Тогда я устроился получше на ящике и прицелился. Первый появившийся в одной из дверей здания на Венгерской улице немец полетел кубарем по лестнице.
За ним выбежали еще шесть солдат. Каждый из них нес длинную, узкую коробку. «Противотанковые снаряды!» — подумал я. Наведя крест оптического прицела на бегущего впереди немца, я выстрелил. Немец упал на колени, коробка выпала из рук, и он плюхнулся всем телом на землю. Из шести спасся только один, да и то из-за моей оплошности. Я ведь как-никак не был таким заправским стрелком, как Василе Цупа.
Снаружи огонь немцев усилился. Своды подвала глухо гудели. Временами подвал содрогался от взрывов наших снарядов. Мне было смертельно обидно, что именно в это время прекратилось движение между зданиями на Венгерской улице и «каменным домом». Почти полчаса пришлось мне ждать, пока из развалин «каменного дома» выскочил, держа кабель в руке, розовощекий телефонист в очках. Я дал ему отбежать семьдесят — восемьдесят шагов к месту обрыва телефонного кабеля. Спокойно прицелился и в тот момент, когда он стал соединять концы оборванного провода, выстрелил. Он упал, распластав руки, словно кто-то дернул за них в разные стороны. Вскоре из «каменного дома» опять вышел телефонист и зашагал вдоль телефонного кабеля. Он уже не шел во весь рост, а, как змея, испуганно дополз до убитого телефониста, взял концы провода… Я снова так же спокойно прицелился и выстрелил… Второй связист упал рядом с первым, уткнувшись головой в землю…
По правде сказать, мне начинала нравиться эта игра. Я сразу понял, что этот телефонный кабель стал хорошей приманкой для немцев… «Здесь я вас и пощелкаю по очереди!» — подумал я. И в самом деле, восстанавливать обрыв отправился третий телефонист, на этот раз со стороны Венгерской улицы. Я и ему дал подойти к тем двум. Однако я поспешил и выстрелил как раз в тот момент, когда он нагнулся, чтобы соединить концы провода. Только пулю понапрасну загубил! Я прицелился опять и выстрелил во второй раз, когда тот стянул на груди концы провода. Упал и он… Все трое лежали голова к голове, словно прилегли поговорить по секрету.
Вот и все, что я мог сделать в этот день; девять из одиннадцати патронов попали в цель. Наступили сумерки, немцы и наши вскоре замолчали. Положив винтовку на деревянный ящик, я пошел в котельную. Там я зажег спичку, поднял ее над головой и убедился, что ефрейтор на своем месте. Я чувствовал сильную усталость. Растянувшись на немецких шинелях, я тотчас уснул.
Спал я мертвецким сном до полуночи. Меня разбудило странное царапанье, словно кто-то тер друг о друга звенья цепи. Только спустя какое-то время я понял, что этот шум доносится с той стороны, где был привязан ефрейтор. Я поднялся на локоть и быстро зажег спичку. Немец стоял на ногах, прижавшись спиною к трубам, к которым он был привязан за руки. Пока догорала спичка, я опять увидел возбужденный, полный решимости взгляд. Я сделал ему знак сесть на шинель. Вторую спичку я зажег прямо перед его ртом, который был заткнут пилоткой. Я взял в руки висевшие у него на груди часы, взглянул, сколько времени осталось до рассвета, и отвернулся. Тогда мне и в голову не пришло проверить, как он был привязан. Я снова улегся на немецкие шинели, проворчав: