Тревожные ночи
Шрифт:
И тихохонько, тихохонько, ползком да ползком стали мы загибать вправо… Бой немцев между собой был в полном разгаре… Одна сторона даже минометы в ход пустила. Взрывы, огонь, дым, трассирующие пули! Да что говорить — война по всем правилам. Тут я и говорю Барбу: «Теперь, когда они так заняты, айда назад в роту». «Как, без языка?» — набросился он на меня. «К черту язык», — начал было я убеждать его. Да куда там! Разве его уговоришь! Уперся, и ни в какую. «Найдем языка, тогда и пойдем, — твердит. — К утру, когда устанут друг в друга палить, вернемся сюда. Может, удастся тогда захватить языка».
Что мог я поделать? Вернуться и оставить его одного? Не полагается… Пришлось согласиться. Под утро, хочешь не хочешь, пополз снова с ним к немецким позициям. Барбу впереди,
Наши уже простились с нами. А как увидели, да еще с немцами, перекрестились… Барбу, хромая, командовал немцами: «Раз — два! раз — два!» Вся рота со смеху покатилась. Остановились мы у командного пункта. Барбу построил гитлеровцев в линейку — сам сбоку краем глаза поглядывает, чтобы равнение держали. А как вышел капитан, каблуками щелкнул и, приложив руку к каске, отрапортовал: «Здравия желаю, господин капитан! Привел три языка».
— Ха-ха-ха! — раздалось снова в толпе. Долго не смолкал хохот. Мужичонка в рваном тулупе просто корчился со смеху, ударяя изо всех сил кулаками по мешку, словно подушку выбивал. Даже старик на этот раз не удержался и тоже весело рассмеялся, не переставая усердно помешивать жаркие угли в костре.
В весенний день (Рассказ начальника дозора)
Тишина леса пугала. Высокие с еще оголенными сучьями деревья словно застыли в дреме, как и свинцовое небо над нами. Ни дуновения ветерка, ни шороха, ни шелеста. Если бы не сладковато-терпкий запах насыщенной влагой и пригретой весенним теплом земли, не горьковатый привкус набухших почек и пробивающихся трав, можно было подумать, что мы вступили в заколдованный лес. Мы осторожно спускались по склону, держа винтовки наперевес и стараясь ступать как можно легче. Пушистый слой прошлогодней листвы и мягкая сырая земля скрадывали шум наших шагов. Мы тщательно обходили сухие ветки, чтобы не разбудить их треском этой притаившейся глубокой лесной тиши. Часто останавливались, припав к деревьям, и с замирающим сердцем подолгу прислушивались. Потом снова крались между деревьями, подавая друг другу знаки. Эта дорога в неизвестность уже начала меня беспокоить: вечерело, а мы все еще не достигли опушки.
— Ене, — тревожно шепнул мне капрал Илиуцэ, один из моих спутников, низенький беспокойный человек с барсучьими глазами и легкими кошачьими движениями, — а мы ведь все больше углубляемся в лес!
— Нет, — покачал я головой. — Мы спускаемся. Село должно быть там, внизу. — И, чтобы убедиться, я еще раз сверил направление по компасу. Конечно, Илиуцэ ошибался, мы шли правильно.
Я сделал знак ему и третьему дозорному, Ефтене, и мы продолжили наш путь.
Вдруг неожиданные выстрелы разорвали мертвое безмолвие леса. Укрывшись за деревьями, мы стали тревожно вслушиваться. Стреляли снизу, оттуда, где находилось село.
«Неужели наши успели дойти туда? — спрашивал я себя. — Невозможно. Мы же оставили их почти в четырех километрах отсюда, в лесочке у шоссе, и они должны были заночевать там. И потом нам одним дано было задание: подойти как можно ближе к селу и разведать силы и расположение немцев. Так почему же стрельба?» — терялся я в догадках.
Темнело. Ночные тени все более сгущались, уже явно ощущалась прохлада наступающей ночи. Мы двинулись вперед. Но через несколько минут снова раздались выстрелы. Стреляли из винтовок, реже из автоматов. Выстрелы были разрозненные. Они остались без ответа. «Нет, это не бой, — продолжал я тревожно размышлять про себя. — И наших там, конечно, нет. Кто знает, почему им вдруг вздумалось стрелять! Решили использовать остатки дневного света, чтобы упражняться в стрельбе по мишеням?»
Мы продолжали красться
Не успели мы пройти и несколько десятков шагов, как услышали впереди себя треск сухих сучьев — кто-то поднимался нам навстречу. Мы снова притаились за деревьями с винтовками наготове. Конечно, у нас и в мыслях не было стрелять — пальба могла только выдать нас и помешать выполнить задание. Но не ждать же, пока немец заберет тебя голыми руками. Известно, разведчик должен быть готовым ко всему. Должен уметь, когда надо, стрелять и бросать в противника гранаты, хватать его мертвой хваткой за горло. Должен уметь и подкрадываться незаметно, как лиса, и отступать бесшумно, как кошка…
Шаги приближались. Теперь уже ясно можно было различить, что шли люди, несколько человек… Я растянулся за деревом, выставив винтовку вперед, и приказал знаком остальным последовать моему примеру.
Долго нам не пришлось ждать. Вскоре среди деревьев показался рослый, плечистый малый с большим мешком на спине. Он шел, тяжело ступая, поднимаясь прямо по склону, не разбирая дороги. Остановившись от нас шагах в пятнадцати, он повернулся к нам спиной и что-то пробормотал невнятно, но повелительно и резко. За деревьями послышались легкие шаги, всхлипыванье, детский крик… Мужчина бережно опустил мешок на землю и долго вытирал рукавом лоб. Нам хорошо видна была его голова со сдвинутой на затылок кожаной фуражкой и черными мокрыми от пота волосами… Лишь несколько мгновений спустя показалась женщина с ребенком лет трех на руках и другим постарше, которого она вела за руку, а за нею, едва передвигая ноги, ветхая старушка, больше тащившая, чем несшая на себе, громадный узел с тряпьем. «Беженцы! — вздохнул я с облегчением. — Выгнала война людей из насиженных мест, и скитаются сейчас, несчастные, в поисках крова по земле!»
Мы стали наблюдать за ними из наших укрытий.
Рослый мужчина — это был чешский крестьянин — хмурый и, как видно, неразговорчивый — взял из рук женщины ребенка, и она, всхлипывая, припала к его груди. Он ее обнял рукой за плечи и что-то ласково пробормотал, утешая. Женщина скоро успокоилась, вытерла глаза концом цветастого платка и занялась ребятишками. Труднее всех приходилось, видимо, старушке. Опустив узел на землю, она упала на него как подкошенная и долго сидела не шевелясь. Потом начала что-то жалобно причитать, все время указывая рукой то на свои ноги, то в сторону села, — ясно было, что ей хотелось вернуться назад. Лицо крестьянина еще более нахмурилось, и он сердито замотал головой. Затем, взвалив себе на спину мешок, а поверх еще и старухин узел, он молча зашагал вперед. Женщина с детишками последовала за ним. Последней покорно поплелась старуха. Они шли теперь прямо на нас. Когда беженцы поравнялись с нами, я тихонько окликнул их. Все трое остановились как вкопанные, растерянно озираясь по сторонам, — таким невероятным показался им, очевидно, звук человеческого голоса в этой лесной чаще.
Я знаком приказал Илиуцэ выйти им навстречу — воюя на Украине, он выучился немного говорить по-русски.
— Добрый вечер! — приветствовал он чехов.
Те словно окаменели, глядя с изумлением и ужасом на него. Но маленький капрал умел находить выход из любого положения, к тому же он знал пути к человеческому сердцу. Перекинув винтовку за спину, он ласково погладил по головке ребенка, помог крестьянину спустить на землю мешок и узел и протянул руку старушке, которая не решалась приблизиться. Лица беженцев прояснились, Илиуцэ вступил с ними в разговор. Говорила в основном женщина, великан только поддакивал ей, лишь изредка вставляя слово. Я нетерпеливо прислушивался к их беседе, но не мог уловить смысла — ко мне за дерево долетали только отдельные слова.