Тревожные ночи
Шрифт:
«Господин капитан, — обрушивался он на какого-нибудь ротного командира. — Страна доверила тебе людей, живых людей. Ты не имеешь права гнать их в атаку, как стадо, чтобы они погибли зря, по-дурацки…» Никогда не оценивал он значения победы по числу убитых и раненых или по напряженности боя. «Война — это искусство, господа! — любил он говорить. — Мы должны бить немцев изящно, смелыми действиями, с наименьшими потерями и не растрачивая зря боеприпасов».
И действительно, почти все наши атаки развивались как по книге, с минимальными потерями. Диакону нещадно ругался с артиллеристами, минометчиками, заставлял их выдвигаться в первые линии, чтобы уберечь жизнь солдат. А уж старшины всех рот, те просто трепетали перед ним. И было из-за чего. Один раз — не знаю, что ему пришло в голову, — послал он меня ночью принести ему обед из четвертого взвода третьей роты, которая с трудом сдерживала немцев в какой-то ложбинке. Конечно, каптенармусы побоялись в тот вечер доставить в роту обед. Ну и скандал же учинил тогда Диакону! Он образовал из всех каптенармусов одно отделение и направил его в ту самую третью роту. Солдаты знали, что есть кто-то, кто печется об их судьбе, и платили за это своему суровому, но справедливому командиру, безграничным доверием.
— Ене, — выговаривал мне Диакону, лежа рядом со мной под деревом на опушке леса. — Следующий раз пяль глаза лучше!
Что мог я возразить ему? Что не заметил притаившихся в селе немцев? Ошибся, решив, что они покинул! его? Какой был в этом толк? Я покорно выслушал его упреки, огорченный, что невольно поставил батальон в затруднительное положение. К моему удивлению, Диакону не очень меня распекал. Он только спросил, засекли ли мы, по крайней мере, огневые точки противника. Когда же я указал ему их все, включая наименее приметные, мне даже показалось, что он обрадовался. Примерно час после этого он внимательно разглядывал лежащие перед ним кромку леса, долину, село и пространство по другую его сторону. Я не сомневался, что он обдумывал, как ему разделаться с немцами. Так оно и было на самом деле. Диакону вызвал к себе связного второй роты — он всегда таскал за собой всех связных — и приказал ему вызвать роту из лесу.
Затем он снова растянулся возле меня на опушке, молчаливый и задумчивый. До этой минуты мне ни разу не приходилось находиться в такой непосредственной близости от командира, и я с интересом наблюдал за его поведением, за каждым его движением.
Отправив связного, Диакону вызвал моих напарников, Илиуцэ и Ефтене, и мы вчетвером улеглись рядышком на животе, опираясь на локти.
— Велико ли село? — стал выспрашивать нас командир.
— Село большое, господин майор, — доложил я. — Несколько сот дворов.
— Значит, немцы забрали около пятисот человек? — заметил он задумчиво.
— Так точно, господин майор, не меньше, — подтвердил Ефтене. — Всех угнали — женщин, детей…
— А не слышали ли вы стрельбы после того, как их увели?
— Нет, — подскочил я. — Стреляли только в этой нижней части села… И не так, чтобы походило на бойню…
Некоторое время мы лежали молча. Тишина и тьма внизу казались теперь зловещими. Где-то вдали, за лесом и холмами, били орудия, но до нас долетало только отдаленное эхо…
— Я говорю, они их всех расстреляют, господин майор, — осмелился высказать свое мнение Илиуцэ. — Потому что куда же они их денут иначе?
— Расстреляют! — угрюмо подтвердил и Ефтене. — Немцы сейчас озлоблены до крайности, совсем озверели.
— А раньше, что ли, лучше были? Чертово отродье, — грубо отрезал Диакону.
Диакону с уважением относился к законам ведения войны… «Веди себя достойно, не как зверь! Дерись, пока человек вооружен, на то ты и солдат!» — обрушивался он на нас, когда, не стерпев, награждали мы иногда тумаками какого-нибудь зазнавшегося пленного фельдфебеля. Бесчинства гитлеровцев против военнопленных и мирного населения вызывали в нем отвращение… «Это — троглодиты!» — говорил он про фашистов.
Поэтому мы отнюдь не были удивлены, когда командир стал нас расспрашивать про мирное население. Я подробно доложил ему обо всем, что мы видели: рассказал о чехе, бежавшем от немцев с женой, детишками и старушкой матерью; об его волнении, когда он увидел свой горящий домик; о человеке, застреленном на улице; о гитлеровцах, выволакивавших жителей из домов и угонявших их в неизвестность…
Мой рассказ был прерван подошедшим командиром второй роты — неподалеку стояли с полсотни его бойцов, обычный состав наших рот в то время.
Диакону с командиром второй роты потолковал с полчаса; время от времени то один, то другой из них указывал вниз, на село.
— Главное, — несколько раз повторил Диакону, — удачно выбрать момент атаки. Если ты выйдешь из лесу слишком рано, ничего не получится. У немцев будет время двинуть свои части сюда, — он указал рукой на возможный путь продвижения противника. — А если выйдешь слишком поздно, немцы ударят сперва по нас, а затем повернут оружие против вас, и снова ничего не получится… Я думаю, лучше всего будет выступить спустя полчаса после того, как я двину в атаку свои роты вниз по шоссе. Тогда основные части немцев будут скованы нами, а вы сможете ударить им из лесу во фланг.
Так именно и развернулась наша атака на следующий день. Уже через час после начала наступления вся сожженная часть села была в наших руках. Однако, несмотря на все наши усилия, нам не удалось оттеснить их за линию церкви. Здесь мы наткнулись на сокрушительный огонь. Стреляли отовсюду — из домов, со дворов, из окопов, вдоль улицы, но особенно сверху, из группы сосен, возвышавшихся на дальнем конце села. Отсюда бешено поливали нас, не переставая, с десяток тяжелых пулеметов и прямой наводкой била батарея.
К полудню, после третьей неудачной попытки, Диакону остановил атаку.
Было ясно, что в этой группе деревьев сосредоточена основная огневая мощь противника. Но за густой хвоей не удавалось ничего разглядеть, кроме отдельных кусков серой каменной стены. Диакону, не предусмотревший, что немцы могли иметь еще одну линию обороны, был раздражен и злился сам на себя. Вернувшись на свой командный пункт в лес, он тут же отправил нас в разведку. Мы должны были пробраться к тому краю леса, который ближе всего подступал к соснам, и выяснить, что же там было у немцев.
…Через четверть часа на группу сосен обрушился огонь артиллерии и минометов всего участка фронта. Долина, село, лес, воздух над нами наполнились неистовым ревом. В маленькой зеленой куще непрерывно гремели взрывы. Беловатое облако каменной пыли и щебня окутало эту часть села. Летели наполовину срезанные стволы огромных сосен; другие, расколотые или разбитые в щепы, с грохотом обрушивались на землю. И среди адского грохота и взрывов, окутанная огнем и дымом, перед нами обнажилась массивная каменная стена с тремя — четырьмя рядами узких, глубоких окон, превращенных в амбразуры.