Тревожные облака. Пропали без вести
Шрифт:
В тихие ночи даже спокойный шорох волны отдавался в кубрике тревожным шелестом и вздохами. Тяжело, с хрипотцой тикали часы. Часто заговаривал во сне кок, сбивчиво, од-ними междометиями и рваными фразами, или стонал, поскрипывая зубами.
Под утро в кубрике холодало. Дневное тепло убегало в дверные щели, в металл, в жилую палубу. Дыхание людей не могло согреть маленький кубрик: со всех сторон его окружали пронизывающие ветры, стылая ледяная вода, мороз и наледь.
Виктор и Саша спали на одной койке. Укладывались так: Саша с краю, на спине, Виктор на левом боку, касаясь
Парус почти готов, остались последние стежки. Завтра они вооружат им мачту в надежде на попутный ветер… Завтра! Эта мысль долго не давала спать.
– Чудно как все устроено, - задумчиво сказал Виктор.- В жизни все чудно. Мы тут хлебаем горе, а дома-то нас, поди, ругают. Что забыли их, что не пишем!.. Я все откладывал, думал - кончим навигацию, напишу бо-ольшое письмо. Теперь попробуй напиши. Или уже сообщили им, что… нас нет?
– Что ты! Пока ищут, никто права не имеет сообщить. Это же может убить людей.. Смеешься! Давай спать, - недовольно сказал Саша, скрывая волнение.
Как по команде, они повернулись, привалившись друг к другу спиной. У Виктора спина крепкая, литая, на ней и не прощупаешь лопаток. «Его надолго хватит!
– Это неизменно приходит на ум Саше, когда он жмется мускулистой, но худощавой спиной к спине парня.
– Ишь, жиру нагулял…»
Через несколько минут Виктор уснул, а Саша долго лежал, стараясь унять волнение, вызванное его словами, пытаясь привести в какой-то порядок горькие и, казалось, безутешные мысли.
Завтра будет поставлен парус, и, если позволит ветер, они пойдут на запад, к родной земле. А ветер, как назло, гонит их на восток, и кто знает, когда они увидят русскую землю, когда обнимут своих близких…
Труднее всего матери. Она не может не знать о беде. Если их ищут - а в это Саша верил непреложно,- то, конечно, с ведома и при участии главка. Морская семья дружна, и хоть их катер невелик, вряд ли сыщется в Дальневосточном пароходстве моряк, который хоть краем уха не слыхал бы об исчезновении буксирного катера «Ж-257».
А может, матери не скажут? Обманут ее?.. Нет, мать не обманешь. Ее не обманешь ни словами, ни молчанием. Верно, она раньше других почувствовала беду. На то она и мать.
Матери скажут правду, и она умрет. Как закричать ей через пустыню океана: «Держись, мама! Я непременно вернусь, я буду драться до последнего дыхания! Не позволяй седеть голове, не горбься под бедой. Держись! Я ведь не один, мама!..»
Осторожно» чтобы не разбудить Виктора, Саша свесился с койки, выдвинул рундук, достал «Рассказы» Джека Лондона и сложил вместе лежавшие порознь фотографии. Даже не посмотрел на них лишний раз. Просто сложил вместе: мать, жена, а между ними девочка в светлом платьице. Так лучше. Так им теплее…
Катер уже скоро месяц в океане… Раньше Саше казалось, что в беде время должно тянуться медленно. А выходит не так: вот уже двадцать пять дней борются они за жизнь то во мгле ночи, то в свинцовой сырости дней. Двадцать пять изнурительных дней. А кажется, что время пронеслось быстро, мелькнуло, как
Хорошо, что их шестеро. Да, очень важна воля. Это, пожалуй, главное.
Оказывается, можно есть раз в сутки. Можно пить несколько ложек воды… Главное, не потерять веру в себя, в товарищей… Через три дня Новый год!..
Мысли Саши, обволакиваемые сном, сбиваются. Где-то в подсознании вспыхивают разноцветные елочные лампочки, мир отражается в блестящих и легких шарах, сеется, сеется неправдоподобный елочный снег.
«…Если продержусь еще три дня, не закурю до Нового года, будет ровно две недели. Тогда ничто не заставит меня курить. Пусть хоть «Дели» предлагают, хоть «Казбек»… Захотел - и бросил… Даже мать удивится! Никто не бросил, а я бросил…»
С этой мыслью Саша и уснул.
12
– Угораздило меня, ребята, коком к вам наняться, - говорил Коля Воронков, шуруя кочергой в чугунке.- Кочегарил бы, как прежде, на краболове, и все в порядке. Уже с месяц жировал бы во Владивостоке.
– Говорят, осенью, во время тайфуна, один краболов в Японском море затонул,- Саша неприметно подталкивает локтем сидящего рядом Виктора.- Вот и Витя слыхал.
– Точно, дядя Коля,- с готовностью басит Виктор.
Кока не проведешь, он сразу учуял подвох.
– Я на этом краболове не пошел бы,- говорит он.- Я бы на таком кочегарил, где по договору гарантируется полная личная ^безопасность, диетпитание, плюс сгущенное молоко. Будь здоров!
– Тогда считай, что ты в самый раз попал!- Саша, дойдя до кромки паруса, перекусывает суровую нитку.- Где ты еще получишь такую диету?
– Тоже верно,- добродушно соглашается кок.- С нашей пайки ожирения сердца не будет…- И вдруг сказал жалобно, будто выдохнул:- Пивка бы!
– А я по швартовке соскучился,- признается Виктор. Он замер с иглой в руке и неподвижно уставился в красноватый огонь чугунки.- Верите, ночами снится - пирс, причальные кнехты… Вижу, как ложится на них трос. Ладно ложится!.. Раз во сне палец даже захлестнуло тросом,- он улыбается,- а не больно. Раньше я считал, что люблю только море, как-то не думалось о земле… Ну, земля и земля… А хорошо ведь на берегу…
– Чего захотел!
– восклицает кок.- Пирса захотел! Подайте ему берег! Вам, дорогой товарищ, владивостокский причал или, может ›быть, сойдет Петропавловск-на-Камчатке?!
– Мне швартоваться охота,- глухо повторяет Виктор,- разбежаться, прыгнуть и стать на пирсе… Крепко стать - припечататься! Понимаешь?
Чадный фитиль слабо освещает кубрик, неяркое его пламя желтеет в стекле судовых часов, в их никелевом футляре.
Шли самые короткие дни года.
В Ленинграде, на родине кока, в эту пору луна загодя является на небо, еще до того как догорит багряное, стылое солнце. И здесь, в океане, серые сумерки бегут рядом с тусклым зимним рассветом. Блеклый свет едва цедится сквозь закапанные суриком иллюминаторы. Счет времени ведут только громогласные морские часы двухнедельного завода да разграфленные листы вахтенного журнала.