Тревожные облака. Пропали без вести
Шрифт:
– Суровый наш край, но богатый, с будущим,- говорит он задумчиво.- Этого только суслик не поймет, а суслик глупый зверек… Нам бы сюда побольше коренных людей. Не на два, не на три даже года, а так, чтобы жизнь строить. До полного коммунизма… Детей здесь рожать и растить их здесь. У нас всё больше по договорам…- Он замялся, вспомнив, что Катя тоже по договору на три года приехала.- Помню, в Северо-Курильск новый почтовый начальник приехал. Ну, квартиры сразу не нашли, поселили в общежитии .треста. Комнату целую отдали, по соседству с нами. На третий день раскапризничалась жена, хоть увози ее. А он, слышим, успокаивает: «Ты, говорит, душенька, потерпи, нам два года и триста шестьдесят два дня осталось!» Оказывается, специальный табель-календарь на три года вычертили - как день долой, так клеточку перекрестят. День дохлой-и то легче! Очень досадовали, что один год високосный им выпал!
Катя весело рассмеялась.
– Такой деревца не посадит,- продолжал Рапохин,- скорее сведет дерево, с корнем выворотит, ну хотя бы на палку, чтоб тяжелый чемодан вдвоем нести.- Он помолчал.- Кончится ваш срок, и вы уедете, Катя…
– Не знаю,- ответила девушка. Потом добавила: - Уеду.
– А до чего же хорошо у нас летом!.. Трава такая, другой не сыщешь, сочная, вкусная, сам ел бы! Цветы по луговинам, а рядом снег, ручьи чистые, светлые… Где ты, скажи на милость, видала такое?
– Говорят, высоко в горах так бывает.
– В горах! А тут рядом, руку протяни. А у ног океан… Это если в душу ляжет-конец, заболел человек. Дальневосточник по гроб жизни. Лично я помирать на Курилах буду.
Катя ухмыльнулась.
– Ты чему это?
– обиженно спросил Рапохин.- Не веришь?
– Почему? Дядя Костя слово в слово так говорит.
– Дядя Костя?
– Ну да, второй механик с «Ж-257»,- объяснила Катя.- Имя у него трудноватое - Хусейн, ну и прозвали Костей.
Рапохин отвернулся к окну.
– Пожалуй, механик сдержал свое слово…
Катя молчала.
– Вот так! Двадцать два дня-это не шутка…
– А их не перестанут искать?
– тревожно опросила Катя.
– Мы будем искать их, Катя, мы не забываем близких…
В коридоре часто зашаркал ногами фельдшер.
Голубой конверт и почтовый треугольник, лежавшие на столе, напоминали Климову о Кате. «Все они на один лад,- раздраженно думал он.- Бог знает из какой дали приезжают охотиться -на женихов, а женихов и тут, видать, маловато. Вот и бесятся. Прояви, скажем, я, интерес, все было бы по-иному…»
Он решил убрать письма. Взгляд невольно лег на адреса: письмо из Владивостока, треугольник из Ворошилова-Уссурийского. Он захватан пальцами, вымазанными чернилами,-вероятно, писала девчонка-школьница.
Климов уже не раз просматривал анкеты и паспортные фотографии членов команды. Он уже кое-что знал об этих людях и с интересом заглянул бы в письма. Климов даже подумал, что служебный долг обязывает познакомиться с письмами, но поостерегся. Все-таки неудобно… А треугольник так легко открыть!..
Распахнул наугад соседнюю тумбочку: пара белья, желтые туфли с задравшимися носками, складное зеркальце и потрепанный молодежный песенник со штампом библиотеки клуба имени Чумака в городе Ворошилове-Уссурийском. «Увез,- отметил про себя Климов.- Казенное увез…»
В тумбочке рядом - пустота: несколько экземпляров «Пионерской правды», а поверх старый ремень без пряжки, вероятно для правки бритвы.
– Поди разберись, что за человек, какие у него интересы?..- досадливо вздохнул Климов.
Последняя тумбочка набита книгами. Горький, Алексей Толстой, Макаренко, «Последний из могикан» и «Зверобой» Купера, «Мартин Иден» Джека Лондона, томик Майн-Рида - старый, с оборванной обложкой, «Калифорнийские рассказы» Брет-Гарта… «С уклоном, с уклоном»,- неодобрительно подумал Климов. Он заглянул в синюю тетрадь, несколько страниц были заполнены каким-то сумбурным, неоконченным письмом к матери. Писавший в чем-то винился, чего-то не договаривал и, к досаде Климова, неожиданно обрывал письмо.
Вот за такого человека он не поручился бы? Чистый человек, считал Климов,- это цельный, уравновешенный, спокойный человек. Да и как может быть иначе, если ему ясна общая перспектива? Душевное беспокойство, метания - все это, по мнению Климова, моральное нездоровье, которое рано или поздно выйдет наружу…
Спал Климов и в эту ночь неспокойно. Приснилось, что катер нашли и в комнату, гулко ступая замерзшими, негнущимися в коленях ногами, вошли четверо. Тяжелые, как ледяные истуканы. Подошли к постелям, и навстречу им с жалобным скрипом открылись дверцы тумбочек. Молча смотрели на Климова заросшие, бородатые лица, а хозяин койки, которую он занял, подошел к нему вплотную, и Климова пронизал холод. Бежать было некуда. Ледяной человек стоял словно во всю ширь кровати, так что Климову некуда было и ноги опустить. И было страшно, что все они молчат, что им ничего от Климова не надо, и ему хочется дружески, простецки улыбнуться, а улыбка не выходит.
Климов проснулся.
Лунный свет заливал комнату. Тускло серебрилось постельное белье на трех соседних кроватях.
Оказывается, одеяло сползло с него и упало на пол. Форточка, которую он прихлопнул, но не закрыл на крючок, распахнулась, и в комнате было морозно.
Став на кровати, чтобы закрыть форточку, Климов увидел спокойный, с широкой лунной дорогой океан.
11
Парус удалось спасти, хотя шторм быстро усиливался и волны перекатывались через палубу, обдавая брызгами клотик. Саша и Равиль свернули тяжелый, намокший парус и, отвязав шкоты, сбросили его в кубрик. Пришлось наложить заплату из крепкой, вчетверо сложенной простыни.
Прошло всего три дня, и двадцатого декабря налетевший циклон рассек парус сверху донизу, вместе с плотным рубцом посреди. Надломилась рея, угрожающе заскрипела мачта. Она безропотно несла сигнальные огни, но для паруса, да еще в штормовую погоду, была слишком тонка. На этот раз пришлось рубить пеньковые фалы-бешеный ветер не давал и секунды передышки. Чинить парус не было смысла. Решили сшить новый, побольше и с более подвижным управлением.
Для нового паруса нужны были три одеяла.