Тревожные облака. Пропали без вести
Шрифт:
– Не скажи, Коля,- рассудительно заметил механик.- Человеку дети, внуки даже нужны. Иное только и поймешь, когда за сорок перевалит… Прошумит жизнь, уйдешь в запас, а вокруг пусто, чужие люди, солончаки, можно сказать…
– Чужие?!-воскликнул кок.- Коли люди, значит - не чужие! Это людишки чужими бывают.
Дядя Костя недоуменно посмотрел на него- они говорили о разном.
– В детях человеку себя видеть лестно, глаз свой, волос, привычки даже… Чудак ты: моряки садов не садят, недосуг все, а детей моряку непременно надо…
Трижды пробовал кок ухватить хоть краешек семейного счастья и всякий раз, по собственному выражению, «тянул пустой номер». Женщины попадались грубые, неверные, и осенью, возвращаясь из плавания, он не находил дома ни ласки, ни праздничного костюма, ни даже оранжевого абажура, который сам дотошно выбирал в магазине. В третий раз он стал осмотрительнее и, получив письмо от соседей, даже не заглянул домой. Пропади оно пропадом! Сердце тоже ведь не казенное, чего его зря трепать.
– Махорки бы мне,- упрямо повторил кок, подмигнув товарищу.- И молочка… от бешеной коровки!
Новый парус вяло повис в безветрие. Волна слабо ударяла в борт, точно кто-то коротко проводил по нему колючей проволочной щеткой.
13
Тридцать первое декабря 1953 года. Сразу же после подъема, когда Петрович достал из каютки капитана новый флаг, всеми овладело приподнятое настроение. Праздник есть праздник, даже если встречаешь его в океане, среди враждебных волн, даже если ты голоден, мечтаешь о кружке воды, о жаркой бане, о жестяной шайке, о мочалке, которой ты так охотно отдал бы свое усталое зудящее тело!
Да, праздник есть праздник.
Накануне кок принес из камбуза остатки дров и непрерывно поддерживал огонь в чугунке, чтобы команда могла хоть досыта напиться в этот день.
С утра все вынули из рундуков чистое белье. Петрович достал заветный сверток: пара белья, шерстяные носки, жесткая мочалка и неначатый, еще в бумажной обёртке, пахучий кусок ландышевого мыла.
– Сходил в баньку!
– Петрович улыбнулся, но в голосе явственно прозвучала горечь.
– Чем не баня?!
– Кок похлопал себя по худым ребрам, словно в парилке березовым веником.- Плохо натоплена, что ли?
– Хо-ро-шо!-задумчиво сказал механик, растирая занемевшие за ночь руки.
Никто не торопился надеть чистое белье. Приятно отдать голое тело теплу. Зажмурить глаза и почувствовать себя в предбаннике. Представить, как ты распахнешь дверь и, раздувая ноздри от хлынувшего на тебя пара, шагнешь в расточительный мир душей, спаренных кранов и наполненных выше краев шаек!
Равиль спал, он все еще был на положении больного. Саша стоял вахту, а Виктор голышом переступал с ноги на ногу на холодном полу кубрика. Смеясь, он все сильнее и сильнее похлопывал себя по ляжкам.
– Хватит!
– прикрикнул кок.- Вахтенного испугаешь. Вот Равиля разбудил!
– Равиль проснулся и удивленно уставился на голую команду.- Чего смотришь? Проверяем, у кого сала больше. Придется Витьку пустить в расход. Хорош боровок, годится для новогоднего угощения! А?
Виктор тяжело глотает слюну. Дернул же Колю черт заговорить о свинине! Попробуй теперь, отвяжись от этой мысли. Раз в году соседи Виктора в Ворошилове-Уссурийском резали откормленного борова. Посреди двора пылала груда соломы, потрескивала горящая щетина, и тут же для угощения детей отрезали слегка поджарившиеся уши и хвост. До чего вкусно было!
Голод мучил молодого матроса. В душе он даже сердился на скаредность старпома, пробовал заговорить об этом с Сашей, но сочувствия не находил. Нельзя же есть раз в сутки, даже не есть, а пить,- баланда не еда, зубам там нечего делать! Распределили продукты на сорок пять дней. Почему на сорок пять? Почему не на шестьдесят? Если их ищут, то должны со дня на день найти, а они пока, чего доброго, умрут с голоду. Саша говорит, что молодые выносливее,- почему же его одного так мучает голод? Или у других более сильная воля?
Кок нагишом уселся на койку, достал из-под подушки трубку, поскреб в ней кончиком ножа, прикурил от печурки, глубоко затянулся и выпустил облачко дыма. Старпом беспокойно принюхивался.
– Табак?
– спросил он.
– Табачок!
– подтвердил кок.
– Особый сорт! Лавровый лист хорош был, но от чая у меня кружение в голове, вот-вот свалюсь.
А этот вот нынче ночью придумал. Осенило!- Он не торопился раскрывать загадку.
– Да не тяни ты!
– сердится Петрович.
Кок пощелкал указательным пальцем по трубке.
– Она, видишь, прокурена чуть не насквозь! Если соскрести маленько со стенок, на три-четыре затяжки хватает. Вот и буду скрести…- и он протянул трубку старпому.
– Испортишь трубку, Каликанов голову тебе оторвет,- неодобрительно заметил механик.
– Поскорее бы он до моей головы добрался!
– Кок дал Петровичу разок затянуться и отнял трубку.
– Чужая вещь!
– стоял на своем механик.
– Я ему десяток куплю. Самых лучших.
– Ты на посулы здоров! Как же!
– А что, скажешь-скареда?
– Зачем? Просто пропьешь все,- ответил механик.
Кок поднялся, шагнул к механику и сказал глухо:
– За правду не обижаюсь, а вот что скажу: спасемся - брошу пить! В рот не возьму!
Петрович рассмеялся.
– Не веришь!
– Кок стремительно повернулся к нему.- Значит, не веришь?
– Больно ты грозен,- добродушно ответил старпом.- И что это ты голый клятвы даешь? Не серьезное дело выходит. Портки раньше надень.
Люди вдруг ощутили свою наготу и стали торопливо одеваться.